Принц запретов. Мэрилин Маркс

мне трудно было справиться с искушением и не остановиться. Он опустился на диван, внимательно следя своими темными глазами за каждым моим движением. Я заметила, что слуховой аппарат он с собой не взял.

      Мелодия закончилась. Я направилась к граммофону, чтобы перевернуть пластинку, как вдруг услышала:

      – Я тебя понимаю. Мне жаль.

      Я обхватила ручку граммофона, пряча дрожь в пальцах. Чтобы Томми понял, что я на это скажу, нужно было обернуться, дать ему прочесть мой ответ по губам. Он всегда выкидывал такие вот фокусы, когда хотел, чтобы я на него посмотрела. Больше никто не осмеливался. С 1918-го Томасу Колтону пришлось привыкать, что все вокруг отводят от него взгляд. Одна я не боялась глядеть на него в упор.

      Я обернулась, прислонилась к столу, скрестила руки на груди:

      – Неправда. Ни капельки не жаль.

      – Я сочувствую твоей боли, – проговорил он. Учтивая замена для «мне все равно, каково тебе».

      Я перевернула пластинку, опустила на нее иглу и снова закружила по нашему тусклому ковру. Такой уж стала наша обыденность в последнее время. Наши слова падали в бездну меж нами, чтобы сгинуть в ней без следа. Раньше Томми выслушивал меня, даже если речь заменяли пируэты на ковре и взмахи конечностями, но эти дни прошли. И дело вовсе не в том, что он потерял слух. Он лишился способности слышать.

      – Что мне делать в Нью-Йорке? – спросила я, выдерживая паузы между словами, чтобы он успел прочесть их по губам.

      Ответ последовал не сразу. Я успела испугаться, что слишком быстро говорю, но брат наконец произнес:

      – Да что захочешь. Мне дадут неплохую квартирку с двумя спальнями, так что тебе будет где разместиться. Это я уточнил. – Он подергал нитку, выбившуюся из ткани рубашки. – А когда обустроимся на новом месте… даже не знаю. Говорят, в наше время женщины в Нью-Йорке чем только не заняты. Можно найти работу, а можно включить весь твой природный шарм, затесаться в круги богатеев и ужинать с ними каждый день. Может, найдешь себе богатенького кавалера или еще что-нибудь.

      – Замуж я не собираюсь. – Я привстала на цыпочки, завершив поворот. – Вести светские беседы умею не лучше дикого кабана, а ферм на Манхэттене, если мне не изменяет память, пока никто не построил.

      – Адди, тебе ведь уже двадцать. Может, все-таки поискать себе спу…

      – Я не пойду замуж, – отрезала я. Руки, поднятые над головой, резко опустились, юбка зашуршала у колен. – Если эта идея так тебя заботит, что ж ты сам себе не отыщешь спутницу жизни?

      Я пожалела об этих словах сразу же, как они сорвались с языка. Неспроста же я старалась помалкивать, ведь стоило мне только открыть рот, как оттуда тут же начинал литься поток несправедливых или злых слов. Мой брат охотно женился бы, восемь лет назад он был таким красавчиком, что по нему сохла половина юных девиц в Фэйрвиле, наплевав на то, что их матери считают Томми служителем дьявола.

      Я опустилась на колени, прижала большие пальцы к вискам.

      – Адди, мне это очень нужно.

      Я встретилась с ним