Девять дней начала света.

А личного общения с родителем была удостоена лишь после того, как вышла из ясельного возраста и, выражаясь его же словами, была уже человеком. Самому отцу на тот момент подкатывало к полтиннику, и, возможно, именно возраст заставил его стать более сентиментальным и восприимчивым к кровным узам. К сожалению, мой старший брат этого всплеска родительской любви не застал – к тому моменту он третий год жил в Лондоне, где владел вполне успешным бизнесом и в отцовской заботе более не нуждался. Так что тут все сливки достались мне.

      К чести брата, ревности и обиды с его стороны никогда не было. Относился он ко мне очень доброжелательно, но в силу удалённости друг от друга и разницы в возрасте общались мы нечасто. Я знала Андрея как интеллигентного молодого мужчину в костюме с иголочки, с ровным пробором светлых волос, в очках с позолоченной оправой, за которыми голубели большие широко открытые глаза, словно братец был вечно удивлён той ролью и ответственностью, которые возложила на него случайность родиться у такого человека, как наш отец.

      В детский сад я не ходила. До пяти лет мною занимались няни, а после я начала посещать подготовительный класс частной гимназии, где уже вместе с другими детьми в игровой форме постигала премудрости чтения и письма, танцевала, рисовала, пела, и произносила свои первые фразы на английском и испанском языках. Отец, при всей его занятости, тоже старался помочь мне познать окружающий мир, и с этой целью мы путешествовали, как по России, так и за границу. По выходным выезжали в конно-спортивный клуб, где Лев Тимофеевич гарцевал на ахалтекинских и фризских жеребцах, а я каталась на смирных мохнатых пони. Бывали и в тире, и в боулинге, и в гольф-клубе, и даже в подпольном казино, где казалось бы детям совсем не место. А временами отец брал меня с собой в офис, и пока сам был занят документами и телефонными разговорами, я сидела на безупречно чистом ковролине перед панорамным окном одного из небоскрёбов Москва-сити, глядя на кажущиеся крошечными далеко внизу автомобили и человеческие фигурки.

      Но больше всего мне нравились наши редкие совместные вечера дома, когда мы, обложившись сладостями, смотрели какой-нибудь диснеевский фильм, или просто сидели в саду под яблонями, слушая пение птиц, разговаривая обо всём на свете… И пусть Льва Тимофеевича Кошурина вряд ли можно было назвать положительным человеком в общепринятом смысле этого слова, и я старалась лишний раз не думать о том, какими способами родитель добился своего положения и заработал своё состояние, но отцом для меня он был хорошим.

      Ничего этого я Юзефу, конечно, не рассказала. Мал он был ещё для того, чтобы слушать про скоротечные отцовские связи с юными красотками из модельных агентств, побочным эффектом одной из которых я и являлась, как ни унизительно это признавать.

      – В общем, одна я никогда никуда не ходила, но зато, когда мне исполнилось тринадцать лет, папа снял родительский контроль с моего компьютера и телефона.

      Во взгляде внимательно слушающего меня