Я отвечаю за все. Юрий Герман

услышал он ее характерный голос – вечно она вмешивалась, когда ему было худо, вне зависимости от того, присутствовала при сем или отсутствовала, вечно делала ему выговоры и замечания. – Будет трудно, Володечка. Медсанбат – не масштаб для будущего, уйти в скалы – не выход из положения…

      А Зинаида Михайловна Бакунина согласно закивала седой головой:

      – Ашхен права, Володечка, абсолютно права!

      – Я вас не признаю! – сказал он им всем троим. – Дайте мне собраться с мыслями. Я утверждаю…

      Баба-Яга вновь его перебила:

      – Вы утверждаете одно, а собираетесь делать другое, – сказала она высокомерным басом. – Вы, допуская, соглашаетесь и становитесь соучастником. Хотите хорошую больницу?

      – Я врач, а не строитель!

      – А Эрисман и Мудров? – спросила Оганян. – А Пирогов и Боткин? – осведомилась Бакунина.

      – А Захарьин, Остроумов, Филатов, Снегирев, Корсаков, Склифосовский? – голосом Варвары спросил он сам у себя.

      – Может быть, вы оставите меня в покое? – хотелось ему задать вопрос.

      Старухи-то оставили, но Варвара не уходила.

      – Ты должен! – сказала или, наверное, сказала бы она.

      – Что должен? – заорал бы он. И она приложила бы свои маленькие ладони, маленькие, широкие и всегда теплые, к щекам, как делала это, когда боялась его грубостей и когда терялась в разговоре с ним.

      – Чувствуют в театре! – сказал бы он. – Здесь не ваши штуки. Здесь – дело.

      Но так как она никогда его всерьез не боялась, то он бы услышал смешливое:

      – Вот именно!

      И долго бы большими шагами ходил взад-вперед, самовлюбленно предполагая, что думает сам, в то время как все уже было бы предопределено ее странно справедливым, хоть вовсе и не могучим умом. Он огляделся. Страшновато ему стало.

      Дождь все стучал где-то по разодранной кровле, сквозняки шуршали, деловито ворковали голуби, а Устименко, сжав челюсти, напрягшись, чтобы не солгать самому себе и не убежать от себя, страшась и сердясь, ответил себе:

      – Ну да, хорошо, конечно, из-за нее вернулся сюда, из-за нее, а из-за чего бы еще? Но только это все кончено, этому не быть никогда, детей не бросают из-за родительских штук, а я вам не Гамсун!

      Почему – не Гамсун, он не знал, он его и не читал никогда, но так как Вера Николаевна часто хвалила Гамсуна за его тонкое понимание нюансов – слово, которое Устименко ненавидел, – то он и Гамсуна невзлюбил и теперь, уходя из будущего больничного городка и зная свою судьбу здесь, еще раза два словно ругнулся:

      – Не Гамсун!

      Этим «не Гамсуном» он и попрощался с Варварой надолго. Разумеется, она умно поступила, что не встретила его. «Иного я от нее и не ждал», – солгал себе Владимир Афанасьевич. Но думал он уже не о Варваре. Он искал строителя и думал о нем заранее сурово, но уважительно.

      Возвращение в Унчанск

      Адмирала встречали хлебом-солью уже в новом доме, в «бунгало», как выразился Евгений Родионович, смаргивая слезинки и говоря приличную