Лермонтов. Один меж небом и землей. Валерий Михайлов

напрямую поминал свою матушку в стихах, да и то оставлял строки в черновике, не показывая никому.

      В 17 лет он пишет стихотворение «Пусть я кого-нибудь люблю…». Третья строфа вычеркнута – а там и про отца, и про мать.

      Я сын страданья. Мой отец

      Не знал покоя по конец.

      В слезах угасла мать моя:

      От них остался только я,

      Ненужный член в пиру людском,

      Младая ветвь на пне сухом;

      В ней соку нет, хоть зелена, —

      Дочь смерти, – смерть ей суждена!

      В поэме «Сашка» (1835–1836), где многое автобиографично, есть строки, навеянные семейной трагедией:

      Он был дитя, когда в тесовый гроб

      Его родную с пеньем уложили.

      Он помнил, что над нею чёрный поп

      Читал большую книгу, что кадили,

      И прочее… и что, закрыв весь лоб

      Большим платком, отец стоял в молчанье

      И что когда последнее лобзанье

      Ему велели матери отдать,

      То стал он громко плакать и кричать…

      Может быть, поэт это запомнил, но скорее всего узнал от отца, или бабушки, или дворовых…

      Он не имел ни брата, ни сестры,

      И тайных мук его никто не ведал…

      Из немногих сохранившихся воспоминаний о самых ранних годах Лермонтова видно, что глубокая и сильная сердечная впечатлительность дитяти, когда он плакал от песни матери и её игры на фортепьяно, постепенно сменяется на чрезвычайную живость поведения, в которой проглядывают зачатки огненной деятельности будущего поэта. Поначалу болезненный, мальчик потихоньку выправлялся, крепнул. Бабушка не спускала с него глаз: ребёнок даже спал в её комнате, а если, случалось, прибаливал – все дворовые девушки, по повелению барыни, освобождались от работы и только и делали, что молились за его исцеление. У бабушки, кроме её «Мишыньки» (как называла она его в своих письмах), не осталось больше на свете ни одного по-настоящему родного человека…

      Лишившись мужа и дочери, Елизавета Алексеевна сделала своего малыша-внука средоточием всей своей жизни. Всё в Тарханах вращалось вокруг него, все обязаны были его тешить и развлекать.

      Павел Висковатый пишет:

      «Зимой устраивалась гора, на ней катали Михаила Юрьевича, и вся дворня, собравшись, потешала его. Святками каждый вечер приходили в барские покои ряженые из дворовых, плясали, пели, играли, кто во что горазд. При каждом появлении нового лица Михаил Юрьевич бежал к Елизавете Алексеевне в смежную комнату и говорил: “Бабушка, вот ещё один такой пришёл!” – и ребёнок делал ему посильное описание. Все, которые рядились и потешали Михаила Юрьевича, на время святок освобождались от урочной работы. Праздники встречались с большими приготовлениями, по старинному обычаю. К Пасхе заготовлялись крашеные яйца в громадном количестве. Начиная с Светлого Воскресенья, зал наполнялся девушками, приходившими катать яйца. Михаил Юрьевич все проигрывал, но лишь только удавалось выиграть яйцо, то