Вдогонку за последней строкой. Леонид Зорин

тогда писал, что имела неуспех его личность. Но где они ныне, а «Чайка» парит! Эта изящная параллель нам обещала, что точно так же будет парить его мирный голубь.

      Вслух ему выражали сочувствие, но за спиной довольно посмеивались. Он всех раздражал, всем опостылел. Даже супруга негодовала слишком шумно и театрально. Одна только Катя сострадала и утешала его, как могла. Сама она все чаще задумывалась, вдруг неожиданно отключалась в самых неподходящих местах.

      – Скверный признак, – сказал Владимир Сергеевич. – Тот же Чехов заметил: когда человек часто грустит, он то и дело смотрит на потолок и посвистывает.

      – Вижу, и вам это знакомо. – Тан посмотрел на него с одобрением. «Кажется, его это радует». Но мысль не успела оформиться. Голос Тана ее спугнул.

      – Однажды она ко мне обратилась с просьбой провести с нею тесты, чтобы составить ее хроноскоп. Я сказал ей, что знакомым отказываю и уж тем более – близким людям. Однако она упрямо настаивала. И должен признаться, что мне хотелось ответить согласием, уступить. Недаром же каждый – кто явно, кто тайно – испытывает тягу к рулетке, желание нажать на курок, прижатый к виску, – а вдруг пронесет?

      Я кожей чувствовал – ждет беда! Нельзя превращаться в духовника женщины, милой твоей душе, до срока узнавать ее тайны. Что-то между ею и мною изменится, причем – неизбежно. Но я поспешил себя убедить: конечно же я не то, что все прочие. Исследователь – это тот же врач. То, что для другого запретно, – моя профессия, мое дело. Когда стремление искусительно, доводы и аргументы найдутся.

      Дальнейшее я сожму в две фразы. Что ожидал, то и получил. Само собой, я заверил Катю, что все хорошо, что ее призвание подпитывает бытийную силу, однако я даже не подозревал, насколько исчерпаны все резервы. Я лишь теперь увидел воочию: она как танцовщица на канатике, который что ни час истончается. Причина не в каком-то недуге – исходно катастрофичен вектор.

      – Она поверила вам?

      – Не знаю. – Тан быстро наполнил свой стакан, выпил его одним глотком, не приглашая присоединиться. – Не думаю. Все случилось стремительно. И гибель ее была ужасна. Катя шагнула в шахту лифта, не дождавшись спускавшейся сверху кабины. О чем она думала, где побывала – об этом мы уже не узнаем. Утверждают, что люди, входящие в смерть, медленно движутся по тоннелю и ясно видят в конце его свет, испытывают радость и легкость. Боюсь, она не успела увидеть.

      Не стану рассказывать, что я чувствовал. Больше всего точила мысль: что, если Катя с таким упорством просила меня заглянуть за полог, чтобы решить, а вправе ль она связать со своей судьбой другую? И вдруг я помог ее судьбе определиться, найти свою формулу? Вдруг бросил ту последнюю гирьку на весы окончательного вердикта? Все более крепнущая уверенность, что я способствовал кирпичу, буквально разрывала мой мозг. Напрасно я себе говорил, что я предаю свою науку, что я обессмысливаю свой труд и все обретенные постижения, – я чувствовал, что схожу с ума.

      Владимир Сергеевич осторожно поднял