В третью стражу. Техника игры в блинчики. Намор

на побитой пулями машине в горах между Монако и Ла Турбие? И кто ушел с полотна дороги в вечный полет, увидев, что выхода нет? Ольга? Но вот же лежит она перед ним на чердаке какого-то дома в старой ухоженной Вене, хохочет в лицо гестаповскому дознавателю, пускает пулю в висок на виду у опешивших от такого хода болгарских жандармов… Она… Там, здесь, но неизменно только одно: смерть.

      По лестнице загрохотали солдатские сапоги, послышались отрывистые команды на немецком.

      «Надо уходить, ей уже не помочь, поздно…»

      И он ушел, сразу, как бывает лишь во сне, мгновенно переместившись куда-то еще. Куда-то… Серые стены, тусклый свет лампочки в проволочной сетке над железной дверью… Тюрьма? Крохотное зарешеченное окно под потолком покрашено изнутри белилами и почти не пропускает света. Тюрьма… А посреди камеры, на металлическом табурете, привинченном к полу, сидит женщина. Руки скованы наручниками, когда-то белое крепдешиновое платье превратилось в грязные лохмотья, лицо и тело – те его части, что видны в прорехи – покрывают синяки, ссадины и круглые специфические ранки от сигаретных ожогов…

      Страшный конец, плохая смерть. От жалости и тоски сжало сердце.

      Таня!

      Таня? Но разве не она стреляла тогда из окна машины и в отчаянье, когда кончились патроны, бросила парабеллум в настигающий их «хорьх», а Ольга за рулем жала на газ, резко тормозила на крутых поворотах, лихорадочно переключая скорости, и гнала, гнала свой шикарный «майбах» по горным дорогам южной Франции, отрываясь от погони? Или нет! Постойте! Все было не так.

      – Извини, Танюша, – сказал Федорчук, – но лучше так, чем иначе.

      – Спасибо, Витя, – улыбнулась она, и Федорчук выстрелил в ее красивое лицо, а в дверь уже ломились, но в обойме, слава богу, еще семь патронов. И семь пуль: шесть в дверь, седьмая – себе под челюсть…

      А камера… тюрьма… Все это исчезло вдруг, и Степана перенесло на плоскую крышу двухэтажного каменного дома под палящие лучи полуденного средиземноморского солнца. Италия? Палестина? Нет, скорее, Испания… Во внутреннем дворике чадит вонючим выхлопом маленький грузовичок, в кузове среди выкрашенных в зеле ный цвет деревянных ящиков, – мужчина в синем рабочем комбинезоне и с полотняной кепкой на голове сосредоточенно зачищает и скручивает какие-то провода. Закончил, вытер вспотевший лоб снятой кепкой и повернулся к Матвееву, словно хотел, чтобы Степан увидел его лицо и узнал.

      Витька…

      Наголо бритый, осунувшееся загорелое лицо, и вид смертельно уставшего человека.

      Загнанный волк… опасен вдвойне.

      Мгновение выпало из восприятия, и вот уже грузовик стоит на большой площади у тротуара. Фронтон католического собора, помпезное, но обветшалое здание какого-то присутствия, и множество возбужденных солдат окружает машину. Федорчук в кабине. Сидит за рулем и смотрит, как сквозь толпу пробираются к нему несколько офицеров. Испанцы… немец…

      – Господин