Из записных книжек 2. Сборник рассказов. Владимир Васильевский

а когда нам там пиз*юлей дадут, мы поедем домой?

      – Сразу и поедем.

      Уговорил

      Обгоняю пару бомжей. Она – маленькая, он – рослый и широкий.

      Слышу диалог.

      – Ты ведь, Маша, знаешь. Я – сперматозавр. Половой гигант!

      – Гигантский половик ты. И больше ничего. Знаю я тебя. – Маша, я уже другой. Вот увидишь. Я ведь пить бросил. – Ладно. Пойдем.

      Покажешь свой… адронный коллайдер.

      Прохор Похабов

      Он был моим соседом. Приехал в поселок в шестьдесят четвертом. За год срубил небольшую избенку. Рядом поставил летнюю кухню и, у самого озера, – баньку. Жил с женой, крохотной бабкой Анной. Сам – массивный, широкий. И за метр восемьдесят. Сутуловатый. Ходил мягкой охотничьей походкой.

      И шел ему… девяносто первый год.

      Как-то идет навстречу. Остановился. Глуховатым басом.

      – Вовка, пойдем ко мне. Водку попьем. Бабка в Хабаровск на день уехала. Да, дело к тебе есть.

      Пришли. Сели за стол. Взял в руку полулитровку. И она как-то сразу показалась маленькой. Почти исчезла в его кулаке, с пивную кружку.

      Выпили.

      Тут у меня радиво скрипит, нихрена не слышно. Может, починишь?

      "Радиво" довоенное. Большая черная тарелка, наподобие вьетнамской шляпы.

      – Подожди, схожу домой за инструментом.

      По дороге домой посетила другая идея. Принес деду новый динамик. – Возьми мое радио. А твое унесу с собой. Дома разберу, посмотрю что случилось.

      – Ты школу кончишь, куда потом?

      – В институт.

      – А у меня на каторге был институт. Я по молодости попа убил. – За что?

      Дед наливает по второй.

      – Да, девку мою обидел.

      – Что ж, за это человека жизни лишать?

      – Не человек был. Гнида. До меня троих со света сжил. Одного так сам и застрелил. Я бы его не убил, – он бы меня убил. Так лучше – я его.

      Дед опрокидывает стакан себе в рот, и в один глоток поглощает водку. Пью и я. – Я по молодости силушку-то имел. Бывало, поздоровкаюсь, руку подам, а другой рукой возьму приятеля за голову да через наши руки-то и переверну. Шутил. Дед наливает по новой. Я едва сижу на табурете. Мотает. Закуску Прохор забыл выставить. Он будто услышал мои мысли. Достает из стола соленые огурцы, вареную картошку, хлеб.

      – Закуси. Я поймал этого попёшку за шиворот, как куренка, башку – на чурку, и топором отрубил. Поганую.

      Прохор помолчал. Мне показалось, и забыл обо мне. Потом сходил в коридор, принес еще бутылку.

      – Четырнадцать лет на каторге камни ворочал. Думал там и сгнию. Большики, как власть взяли, узнали: за попа отбываю. Волю дали. В сорок первом хотел на войну пойти. Я охотик. Белку в глаз стрелял. И на немца бы охотился.

      Мы снова выпиваем.

      – Так что не пошел?

      – Начальник сказал, мол, старый ты дед. Тебе шестьдесят семь лет. Да это бы ладно. Добровольцы всякие бывают. А вот грыжа у тебя, от каторги.

      Тут никак нельзя.

      – А ты только на белку охотился?

      – Нет. По молодости я любил на медведя один ходить. Без ружья. Ружья не было. Дорогие были ружья. Рогатина, да нож большой. Медведя по осени завалишь. Он жирный по осени-то. Мясо – на всю зиму.

      И