Сгустки. Роман. Олег Лукошин

и это не случайно.

      – Почему-то гордости это мне не прибавляет. Тяжесть, рыхлость – это длится целые годы.

      – Тебе кажется – годы?

      – Больше чем. Я будто целую вечность живу с этим.

      – Ты знаешь, а ведь это замечательно. Такое трудно было ожидать даже мне. Так оно всё и есть: целую вечность и именно с этим – как здорово, что мне не пришлось убеждать тебя.

      – Но где же цельность, где плотность, почему их нет вокруг?

      – Мысль вибрирует, она неустойчива. Я пока не могу лепить из неё статуи – поэтому.

      – А бывает так, когда лишь отсутствие, лишь стойкость, лишь покой?

      – Что ты! Я бы сам хотел этого, но сомнения – они велики, они посылают трещины.

      – В один прекрасный день я вырвусь, исчезну.

      – Не думаю. Но отнимать надежду не имею права.

      – Это хорошо. Это хорошо, что я не вижу начал. Мой взгляд направлен вперёд, фантомы случаются, но слиться не могут. Я твёрд сам в себе, хоть ты и скажешь, что это не так.

      – Нет, нет, почему же. Охотно верю.

      – Я – по воле чувств и их веяний. Хоть и через чуждые каналы. Я – дитя Любви. Моя нежность естественна и прекрасна.

      – В таком случае, я – дитя Гордости.

      – Не только. Злобы, ненависти… Так мне кажется.

      – Подкинь веток в огонь, он затухает вроде.

      – Я не вижу никаких веток.

      – Нет? Ну что же, сейчас он потухнет тогда.

      – Пусть. В нём что-то страшное.

      Город умеет дышать. Если хорошо прислушаться, дыхание его вполне распознаваемо среди прочих звуков, которыми наполнена пустота. Оно низкое и тягостное. Звуковая картинка в этих частотах красочностью не отличается, но даже на фоне общей невесёлости звуки его вдохов и выдохов особенно удручающи. К середине дня они становятся совсем беспорядочными, ночью немного успокаиваются, но всё равно тревожны и болезненны, и лишь под утро, в самые ранние часы рассвета, делается оно ровнее и благозвучнее. Всё от диссонанса – собственное дыхание являет собой саму Удручённость. Воздух светлеет. Контуры зданий вырисовываются чётче и пугливая Мистика исчезает. Пространство улиц переплетено тонкими паутинками, тонкими, но плотными. Она липнет к телу, паутина. Очень устал, а приходит – и усталость удваивается. Заветное метро, до него несколько шагов. Людей нет. Эскалатор шумит и неумолимо изливается вниз. Пусто и можно просто прислониться к колонне. Секунда, другая, но он слышен потом, этот гон. Вагон открывает двери, надо войти внутрь. Внутри – она.

      Надо? Надо ли?.. Чувствуется, что да, а почему – непонятно. Ведь всё зациклено, всё последовательно; его, как и прежде, отторгнешь.

      Он встал на четвереньки, пополз. Р-р-р-р, – рычал, а ещё пытался лаять. Она повернула голову, взгляд приятен, почти ласков, но и удивлён; она ждала. Он дополз до её ног, сжался и заскулил. Потом лизнул сапожок и робко взглянул на неё из-под усталых век.

      – Можно, я буду твоим псом?

      Неплохой