Чудная планета. Лагерные рассказы. Георгий Демидов

больнице я получу указание, в каком месте кладбища рыть могилу и как ее ориентировать. Дело это серьезное. Могилы заключенных всегда располагаются в строго определенном направлении и наносятся на план, хранящийся в спецчасти лагеря. Завернуть в лагерную больничку труда не составляло, она находилась почти сразу же за зоной по дороге к кладбищу. Проходя мимо этой зоны и глядя на ее ограждение, заметенное снегом чуть не до высоко поднятых на ногах-раскоряках будок часовых, я подумал, что, может быть, и в самом деле выгадываю, отправляясь сейчас рыть могилу? Если обещание отгула за эту работу и в самом деле исходит от самого начлага, то целодневный сон послезавтра возместит мне потерю полудневного отдыха сегодня. Тем более что работа по очистке зоны от снега тоже не мед и ее хватит до позднего вечера.

      Наша больница, небольшой неохраняемый барак, расположилась на самом краю здешнего поселка «вольных». Она была построена до вступления в силу здешних лагерных уставов, основанных на принципе, что заключенный – это или непременно опасный враг народа или неисправимый жулик. Впрочем, в нашем Галаганных от сочетания прежнего лагерного либерализма и нынешней суровости случались и куда более удивительные примеры непоследовательности в охране заключенных. На мой стук в дверь больнички вышел дежурный санитар. Я хорошо знал этого хитроватого темнилу Митина. До заключения он был следователем по уголовным делам и отличался удивительной способностью чуть не во всех действиях и поступках окружающих усматривать какой-то мелкий, низменный практицизм.

      – С отгулом? – спросил он меня, поздоровавшись.

      – Савин говорит, что обещал начальник… – пожал я плечами.

      – Тогда тебе повезло! Работенка-то не бей лежачего…

      – Это три куба мерзлоты вырубить – «не бей лежачего»?!

      – Каких там три куба? Да и сам увидишь! Пошли в морг…

      Санитар открыл дверь в небольшой дощатый сарайчик, стоявший чуть поодаль от больничного барака и снаружи ничем не отличавшийся от обычного дровяного. Но вместо дров внутри него, на вбитых в землю кольях возвышались два узких, сколоченных из горбыля настила. На одном из них лежал небольшой сверток, сделанный, по-видимому, из обрывка старой простыни.

      – Вот, принимай своего дубаря! – провозгласил Митин, протягивая мне сверток с таким видом, с каким вручают имениннику приятный сюрприз-подарок. – Сего-дня ты не только могильщик, но и похоронщик…

      Я принял легкий пакет с недоумением:

      – Что это?

      В белую тряпку было завернуто что-то твердое и продолговатое, напоминающее на ощупь небольшую статуэтку. Поняв, что это, я вздрогнул от неожиданности: мертвый ребенок!

      – Одна из нашей жензоны родила ночью, – пояснил довольный моим изумлением Митин. – Прошлым летом на сенокосе нагуляла… Да недоносила месяц, всего часа четыре только и пожил…

      Я держал сверток одной рукой на отлете, испытывая к его содержимому чувство невольной брезгливости.