Суд над цезарями. Вторая часть: Германик, Тит и его династия. Шарль Бёле

в театре, так как это был день представления. Внезапно появилась самая свирепая когорта охраны – германцы, которые едва говорили на языке Рима и знали только императора. В ярости от того, что их господин был убит, они обыскали дворец и город, искали повсюду заговорщиков, убили трех или четырех сенаторов, которых нашли на своем пути, и принесли их головы; они блокировали выходы из театра, угрожая всех перебить. Раздались вопли, мольбы, протесты невиновности, сожаления и похвалы в адрес убитого принца. В конце концов германцы смягчились, бросили головы на алтарь, который мешал их рукам, и, как добрые псы, обезоруженные, вернулись на Палатин. Тут же народ хлынул на улицы и побежал на Форум. Там, полный недавних эмоций, тем более яростный, что он испугался, он захотел отомстить за дорогого и божественного Калигулу, поставщика его удовольствий и праздников, мудреца, который пожирал богатых ради бедных, удовлетворяя основным законам имперской демократии. Уже начиналась реакция. «Убийца Кая? Кто убийца Кая?» – кричали. Тогда галл, Валерий Азиатик, значительная личность, дважды бывший консулом, бросился к трибуне: «Да будет угодно богам, чтобы это был я!» – сказал он в качестве вступления. Эта смесь дерзости и присутствия духа, свойственная его расе, смутила фанатиков. Тем временем сенаторы прибыли; они обещали продовольствие, игры, щедрости: наступила тишина, и когда городские когорты, ненавидящие преторианцев, окружили Капитолий, чтобы защитить сенат, толпа тут же начала аплодировать Херее, которого мгновение назад хотела растерзать.

      Но где же всадники? Они бегают туда-сюда, в базиликах, прячутся под портиками. Они беспокоятся: большие дела под угрозой, сбор налогов будет затруднен, их банковские операции в опасности, их спекуляции зерном и маслом могут провалиться; они заботятся о своих интересах и не имеют никакого интереса к общественным делам.

      Сенаторы, напротив, были созваны консулами не в курию Юлия, которая напоминала о Цезарях, а на Капитолий, колыбель римского величия. Едва собравшись, они начали говорить, считать друг друга, воодушевляться, опьяняться собственной красноречием, предлагать и принимать самые смелые меры. Они объявили империю упраздненной, отменили почести, возданные императорам, приказали свергнуть их статуи, приговорили к смерти вдову Калигулы и его дочь, которой центурион размозжил голову о стену. После этих расправ, которых громче всех требовали те, кто носил на своих кольцах изображение Калигулы, городским когортам торжественно дали лозунг «Свобода»; все поверили или сделали вид, что поверили, что революция совершена и что родина свободна навсегда. На самом деле ничего не было сделано: души уже приняли форму рабства и больше не способны на серьезные и политические решения. Нужно было не терять целый день на пустые слова, а действовать, и действовать быстро. Нужно было, чтобы сенат призвал к себе все доступные войска, когорты вигилов и городские когорты, состоящие из латинских вольноотпущенников,