Украсть невозможно: Как я ограбил самое надежное хранилище бриллиантов. Леонардо Нотарбартоло

выпаливаю я, не раздумывая. Сразу понимаю, что ответ не из лучших. Мой дядя живет в Модене и работает на шинном заводе, он не из тех, кто будет сорить деньгами. Но я стою на своем. – Он мне ее на день рождения подарил.

      Слух между тем разлетается. Ребятишки с окрестных улиц рассказывают всем подряд, что моя семья внезапно разбогатела. И я вдруг замечаю нечто странное: все пытаются заглянуть мне в глаза. Подходят поближе, чтобы установить зрительный контакт. Задаются вопросом, что же изменилось, почему это они раньше не замечали столь завидного финансового положения моей семьи. А дети смотрят так… я потом только раз видел у людей такой взгляд, несколько лет спустя. В день высадки Армстронга на Луну. Для них я сейчас, по крайней мере до ужина, тоже в некотором роде космонавт. Приятели жмутся ко мне, обнимают. Другие, кого я не знаю, подходят знакомиться. В рот мне заглядывают, хотя я даже рукой не машу, чтобы их внимание привлечь. Смеются над всем, что я говорю, хоть я и не шучу вовсе.

      Поначалу мне это нравится, но потом, поразмыслив, я понимаю, что от них одна морока. Приятное изумление, ошеломление длится полдня. Потом запашок ленивого самодовольства выветривается, и мой разум проясняется. Меня посещает не детская хотелка, а осознанное желание: раз и навсегда распрощаться с теми, кто слетелся, словно стервятники к трупу, предвкушая безудержное пиршество. Да, они пришли по моему зову, но в стервятников превратились сами, за считаные минуты.

      В каком-то смысле заводить таких друзей – все равно что венерическую болезнь подцепить.

      Эти люди не моего общества ищут, не радостной улыбки: их пожирает первобытный инстинкт. Им нужен не я, а возможности, которые я могу предложить, водопад косвенных выгод. Они – всего лишь рой мошкары, привлеченный моей погоней за удачей и оставивший грязную мазню на лобовом стекле. За какой такой удачей? В их тупых башках я представляюсь лазейкой, ведущей к маленьким привилегиям. У взрослых мне видится иное. В затянутых катарактой глазах какого-нибудь старика в баре, играющего в буррако[2], я читаю осуждение и досаду, что сам он первым не додумался до бизнес-идеи, сделавшей нас богачами. Даже если он понятия не имеет, в чем там дело, потому что и бизнеса-то никакого нет. Ненавижу этих мерзавцев и мелочные трепыхания их душ. Настроение мое совершенно меняется.

      Тот опыт помог мне сформулировать первое (в хронологическом смысле) правило из тех, что потом стали моими личными заповедями. Сегодня, хорошенько все взвесив, я считаю его непременным и определяющим, важнейшим в моей этической иерархии, началом и концом круга. Кража позволила мне понять главное – где искать правду.

      Я не меняюсь, я остаюсь собой. Но после той моей кражи – и прочих, будущих – неизменно меняются окружающие меня люди. Льстивые фразы передаются из уст в уста, и на своем пути я постоянно слышу едва различимый шум, своего рода мелодию, в которой звучат слова почтения, заигрывания, угодливости.

2

Буррако – итальянская карточная игра пара на пару, популярная с 1940-х годов. – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, прим. пер.