Владислав Дворжецкий. Чужой человек. Елена Погорелая

осведомителей. Суд состоялся 20 августа 1930 года. Все участники «ГОЛ», кроме тех, кто стучал, и кроме главного фигуранта – Дворжецкого, получили от трех до пяти лет исправительно-трудовых лагерей.

      Таким образом, с точки зрения советских спецслужб участники группы под звонким и дерзким названием (напомним их лозунг: «Забить „ГОЛ“ в ворота системы!») действительно были взяты за дело. Десять лет спустя это «дело» могло бы обернуться расстрелом, но в 1930-м юного гордеца и противоборца режиму осуждают всего лишь на десять лет лагерей – срок, из которого Вацлав Дворжецкий отсидел ровно семь[8].

      Надо сказать, что и полвека спустя, в 1980-е, уже приобретя всесоюзную известность и похоронив сына, уже страдая от глазной болезни – наследство лагеря, – которая позже обернется полной слепотой, Дворжецкий не сожалел о том, что случилось, и даже гордился своим первым сроком: «Я не оклеветанный, не по доносу, я за дело сидел»[9]. За дело или не за дело, но именно лагерь дал этому красавцу поляку профессию: первым театром, в котором работал Дворжецкий, стал лагерный театр в городе Медвежьегорске в Карлаге (Карагандинском исправительно-трудовом лагере).

      Настоящий большой удобный театр. Великолепно оборудован: сцена, зал, фойе, закулисные службы – всё! И труппа настоящая. Большая, профессиональная. Директор, главный режиссер, администраторы, режиссеры, актеры, певицы, артисты балета, музыканты, художники – все заключенные. И зрители все – заключенные, —

      вспоминал Дворжецкий в автобиографических «Путях больших этапов» (1994), даже через столько лет не скрывая своего восхищения обустройством лагерного («как бы придворного», замечает он с иронией, принадлежавшего лагерному же начальству) театра[10]. Туда Вацлав шел после общих работ на строительстве Беломорско-Балтийского канала (работы было много, и очень тяжелой, но это и хорошо; много работы – значит, будут «зачеты», значит, десятилетний срок можно будет «скостить»[11]; с помощью «зачетов», а также театральных выступлений, имевших неизменный успех как у заключенных, так и у начальства, Дворжецкий и освободится на целых три года раньше срока…). Туда был зачислен в профессиональную труппу – «лучшую труппу в жизни», как утверждал после, уже поработав в Саратове и Нижнем Новгороде (тогдашнем Горьком), в Омске и Таганроге. Там впервые сыграл в пьесах Островского, Горького, Лавренёва, научившись актерскому мастерству и повадке у таких виртуозов сцены, как актеры 2-го МХАТа И. Аландер и В. Пелецкий, артист эстрады Н. Волынский, а также музыканты столичных филармоний и оперные певцы (все, разумеется, осужденные по 58-й статье). Оттуда был командирован весной 1934 года на Тулому вместе с группой актеров и музыкантов для создания теперь уже Туломского лагерного театра…

      Оттуда в 1937-м, едва успев до безжалостного закручивания гаек (читай: лагерных сроков) во время большого террора, вышел из заключения – профессиональным актером.

      Со знаменитой пометкой в паспорте

8

Ср. с известным советским анекдотом более позднего времени: «– Тебе сколько дали? – Двадцать лет. – А за что? – Ни за что. – Врешь! Ни за что дают десять…»

9

Цит. по: Калиш В. Он всегда казался мне пришельцем // Вацлав Дворжецкий. Династия / Сост. Я. И. Гройсман, Р. Я. Левите. Нижний Новгород: Деком, 1999. С. 163.

10

Писательница Е. Федорова, также отбывавшая наказание в 1930-е годы в Медвежьегорске, в своих лагерных воспоминаниях с большей определенностью будет называть этот театр крепостным, довольно горько отзываясь о царивших там нравах: «Театр наш со всей его не очень приглядной закулисной жизнью, с завистью и подхалимажем, с интригами и заискиванием перед режиссерами, с „затиранием“ более робких и продвижением не столько талантливых, сколько самоуверенных и нахальных, ничем не отличался от других театров». Однако Дворжецкий – и это действительно рано проявившаяся особенность его взгляда на мир! – как будто не замечал ни неприглядной «закулисной жизни», ни скудости игравшегося репертуара, как не замечал еще на свободе и не упоминал никогда после стукачества его ближайших друзей. Когда Вацлав Дворжецкий оказывался на сцене, в том числе и на сцене собственной «этапной» жизни, для него не имело значения ничего, кроме работы.

11

«На Вайгаче два года адского труда были… оплачены тремя годами зачетов» – читаем в книге Дворжецкого.