это в нас должны закладывать наши родные и близкие. А кому было в меня это вкладывать? Мама любила только себя саму, папа был безнадежно влюблен в маму и никого больше не замечал. Бабушка меня, безусловно, любила, но по-своему. Она никогда не проявляла своих чувств, не обнимала, не гладила по голове, не говорила, как сильно меня любит. Стоит добавить еще один штрих к картине моей семьи – это бабушкин муж, мой дед. Он был запойный, то есть это уже была та тяжелая стадия алкоголизма, когда он мог беспрерывно употреблять спиртные напитки на протяжении недели, полностью утрачивая связь с реальностью, его поступками руководило исключительно желание выпить. И в такие моменты наша с бабушкой жизнь превращалась в самый настоящий ад, потому что дед терял человеческий облик и становился монстром, у которого была только одна цель – найти деньги на очередную бутылку. Требовал, понятное дело, от бабушки, обзывая ее последними словами, совершенно не стесняясь маленького внука, который смотрел на все это с глазами, полными страха и ужаса. Бабушка сначала стойко держалась, никак не реагируя на требования мужа, но потом в ход шли рукоприкладства, и она только успевала крикнуть мне, чтобы я шел в комнату и не выходил оттуда, пока она не скажет. И вот я сидел в комнате, закрывая уши руками, чтобы не слышать эти крики, а через какое-то время в комнату вваливалась бабушка, обессиленная и со следами от слез на глазах, но ради меня старалась улыбнуться. После таких сцен мы обязательно шли гулять, а в конце прогулки заходили в магазин, и бабушка покупала мне все сладости, которые я хотел. Это были единственные проявления любви, которые она допускала по отношению ко мне. Пару раз я был свидетелем, как бабушка говорила своей подруге, бабе Маше, которая жила в квартире над нами и иногда заходила в гости на чай, что она устала терпеть этого алкаша, который ей всю жизнь испортил. Мучилась, но продолжала жить с ним, и я видел, с каким волнением каждый раз она просиживала у входной двери, ждала, когда дед вернется после очередного загула, как загорались ее глаза, когда он наконец вваливался домой, еле стоя на ногах, или вися на руках у своих приятелей-собутыльников. Конечно, тут же с сердитым лицом уходила в комнату, но я-то знал, что в глубине души она была рада, что дождалась, что он явился живой-здоровый.