Яга против Кощея. Лия Эм

в чудо-зеркальце, которое всё, что хочешь, показать может, и вижу, на пороге стоит самый настоящий царевич, ничего так, пригожий да ладный, только тощеват да от страха трясётся, как лист осиновый. Не люблю таких! Мужчина должен что? Страха не знать да от бед защищать. Сильным быть, да так обнимать, чтоб дыханье перехватывало. Приласкать так, чтобы мысли все из головы вылетали. А здесь что? Соплёй перешибёшь! Пусть бабкой старой любуется, ссыкун.

      Отворила я дверь, показалась перед молодцем во всей красоте старческой: волос седой, нос кривой, зубов по пальцам пересчитать, кожа сморщенная, а над верхней губой огромная бородавка имеется. Да забыла, что сорочка-то на мне прозрачная, а под сорочкой тело молодки, стройное да ладное. Я же слежу за собой, хоть и лет мне уже давно за сотню перевалило.

      – Здравствуй, добрый молодец, и не стыдно тебе бабушку старенькую пугать по ночам? – оскалилась я беззубой ухмылкой.

      А он сташилку-то увидал да очи опустил от отвращения. Глазами-то зырк под сорочку, так там их и оставил. Рот приоткрыл, чуть слюна не капает, здраво рассуждать не может, одним словом. Поняла я оплошность свою да колданула тихонечко старушечий облик по полной программе. И говорю смертному:

      – Это ты куды это, охальник, очи опустил? Али в котёл мой захотел? Давно я человечинкой не баловалась.

      Тут молодец отмер, перекрестился и зашептал:

      – Привиделось мне, что ли? Прости бабушка, дурака горемычного. Ты меня приюти, накорми да напои, в баньке попарь да спать уложи, а я тебе свою историю расскажу да по хозяйству подсоблю.

      – Это другое дело, мил человек. Заходи, гостем будешь. Только сначала дров наколи, воды натаскай, а я пока на стол чего соберу да баню затоплю, – и пошаркала в светлицу: книги да зелья прятать подальше от любопытных глаз.

      ***

      Из полусна меня вырвало мурлыканье над ухом. Чья-то наглая моська тыкалась мне прямо в нос.

      – Щекотно же, котище, кыш отседова. Или, никак, подлизываться пришёл? Что, совсем без сливочек загрустил? – заворчала на кота, а рука сама погладить тянется.

      А он и рад, морду свою так и подставляет под ласку.

      – Хозяюшка, давай зароем все наши недопонимания и подружимся опять, – замурлыкал этот наглец. – Ты меня будешь холить и лелеять, а я тебе – служить верой-правдой.

      – Ишь ты, дружиться захотел, вот что голод с котами делает. Да только как мне доверять тебе теперь, когда ты чуть что – сразу хвостом махнёшь, только тебя и видели?

      – Обижаешь, хозяюшка. Я же всегда яге служил! А теперь ты яга, а значится, хозяйка моя.

      – Ладно, звать-то тебя как, блохастик?

      – Степаном меня кличут, а блох отродясь не было, я же не на помойке какой живу! – обиделся кот и голову свою ушастую из-под рук убрал.

      – Так, Стёпа, хорош обижаться! Марш на кухню, а я подойду мину через пять, – лихо скомандовала я и начала подниматься с кровати, да только голова сразу закружилась, и свалилась я обратно.

      – Или через десять,  – пришлось поправиться мне.

      Кот шмыгнул за дверь, а я по стеночке поползла в