Сколько волка ни корми. Карина Володина

надо просто из водоёма попить, из которого до этого волки пили, и сразу всё получится – тем более, что от рождения тебе это дано, нужно только волка своего внутреннего подтолкнуть. «Ого, – подумал Вран тогда. – Так просто».

      Водоём было найти несложно: не так уж и много их в лесу, этих водоёмов, а волки частенько мимо пробегают – наверняка хотя бы раз пили. Вран отпил из одного. Из другого. Из третьего. Ничего не получалось – он вернулся к ведунье. Ведунья задумалась, хлопнула себя по лбу и сказала: «А ты что же, милый мой, не в серой одёжке это делал?»

      «В серой одёжке». И правда – как Вран сам до этого не догадался?

      Что ж, серая одёжка у них в деревне была, даже в нескольких штуках – обрядовая, для старейшин. Повезло, что отец Врана был одним из них. Вран у него перебитую в меховую накидку волчью шкуру и стащил; никто ради этой шкуры волка, конечно, не убивал, нашли мёртвым в лесу, поняли, что сам пришёл – им помочь. И заново началось: одна речушка, второе озерце, третье болотце. И опять – никаких плодов.

      «А ты что, о речках подумал? – удивилась ведунья. – Нет, мой милый, надо из следа лютого испить, какие тебе речки?»

      Замечательно. Вран уже начал сомневаться, что ведунья вообще хоть в чём-то сведуща, но на помощь вдруг пришла юная зелейница.

      «Ты на неё не сердись, – сказала. – Она уж целый век прожила, слишком много знает, вот и путается всё в голове. Пойдём лучше вместе в лес – я знаю, где там тропы серые».

      До этого Вран с зелейницей и двумя словами не перебрасывался – странная девка была, не дурная, но уж больно хитролицая. И имя такое нелепое – Латута. Действительно Латута с ним в лес пошла, действительно след волчий нашла. Чудной след был – один-единственный, до краёв водой наполненный, хотя никакого дождя уж неделю не было. Но Вран подумал – ладно. Может, специально для него волк послал, чтобы подсобить.

      Что специально для него – это Вран угадал.

      Стоило Врану на четвереньки опуститься да к следу наклониться, грянул хохот. Выскочили из-за деревьев и Войко, и Ратко, и даже Деян, которого Вран когда-то другом своим считал. Двенадцать лет тогда Врану было – много уже времени прошло, уже шесть раз по двенадцать волк луну съедал, теперь он друзьями никого не называет.

      А след волчий чем-то скисшим, перебродившим отдавал – хорошо, что Вран его так и не попробовал.

      Тогда Вран понял: нужно действовать хитрее. Скрытнее.

      Ни с какими ведуньями ни при каких Латутах он больше не разговаривал, деревенским больше о своих надеждах не рассказывал – только они всё равно откуда-то всё прознавали, деревенские. Вран с гостями из других деревень общался, с менялами в месяцы обмена, из обрывков чужих разговоров что-то новое узнавал, из пьяных россказней во время провожаний тех, чьи души в Ирий улетели. Много было этих россказней – одни причудливее других. Через что только Вран не прыгал, во что только не пролезал, через что только не перешагивал. Что только не ел – даже мясо волчье вяленое доставал, даже мозги волчьи сушёные… последние вещи свои отдавал, ни с кем не делился – хотя