Сколько волка ни корми. Карина Володина

на него пялилась.

      И продолжает пялиться.

      Будет, конечно, история, если она всё-таки окажется загулявшей в лесу ночницей или русалкой, страдающей зимней бессонницей. Конечно, поди, в обмёрзшей реке куковать скучновато – вот и решила прогуляться. Только откуда одежду взяла?

      Что ж, в таком случае Вран поймёт точно: сами тёмные леса, сами быстрые реки против того, чтобы он вступал в их мир. Уже вестников ему посылают: остановись, Вран, не для тебя это, не твоей судьбы эта дорога. Надоел ты нам, в общем, Вран. Всё ходишь и ходишь, всё просишь и просишь. А волком надо родиться, вот и всё.

      Вран прикрывает глаза, отгоняя навязчивые мысли. Делает несколько глубоких вдохов. Шепчет последнюю, завершающую, отчаянную присказку – и сигает через ножи.

      И ничего не происходит.

      Ступни снова пронизывает холодом снега, одна нога проваливается в неожиданный сугроб почти по колено, Вран шипит от колючей боли, распахивая глаза. Быстро смотрит вниз – на своё тело, на свои руки, – но, разумеется, никаких изменений не видит. Да и, превратись он в волка, он бы это почувствовал. Так сказала зелейница.

      Зелейница, намешавшая ему какой-то бурды вместо желанного сока тирлич-травы.

      – Ну и срань, – цедит он, с чувством сплёвывая на снег.

      И тут же осекается: ой-ёй. Вот это Чомору точно не понравится. После такого хамства и из зимней спячки вылезти не лень.

      – Чомор, Чомор, прости мой наговор, – торопливо говорит он, подскакивая к невысокому орешнику: отлично, ещё и поклон извиняющийся получится. Губы касаются снега на одном из листьев, шепчут извинение и в него – а девушка начинает хохотать.

      Нет, это точно что-то потустороннее. Слишком дивный и звонкий этот смех – девки из соседних деревень так не смеются, русалка, Вран готов поклясться: русалка.

      – Какая ты… – тянет он, поднимая на неё взгляд.

      – Какая?

      – …смешливая.

      Улыбка девушки становится задумчивой. Словно размышляет: понравилось ли, не понравилось.

      – Ну, допустим, – говорит она. – Не хочешь одеться, юный волк?

      Вран вздрагивает.

      – Осторожнее, красавица, – говорит он, подходя к своим вещам. – Не кликай лютого понапрасну.

      – Это ты мне говоришь? – поднимает брови девушка. – «Волк-братец, волчица-сестрица, волком буду в просинец, волком буду целый год»? Да к тебе бы уже все лютые сбежались.

      Совсем не понимает, что несёт. Но точно не местная: таких дурочек среди местных нет, впустую волка звать даже ради всего смеха на свете не станут. Либо егозит, либо и вправду не знает, что в этом такого – а значит, ничего страшного в волке не видит. Вран тоже на самом деле не видит. Но и тревожить его лишний раз не хочет – только по делу.

      – Я по делу его кликал, – так и поясняет он, натягивая на ноги онучи едва шевелящимися пальцами: хорошо хоть не свои взял, из меха. – А ты – просто так.

      – А откуда ты знаешь? Может, тоже волчицей стать хочу?

      Онучи промёрзли, оледенели и холщовые штаны, и шерстяные, и даже тулуп. Вран, впрочем, не особо на них и надеялся.