Безмерная любовь к Малеку, его судьбе и человечеству. Анастасия Незнанова

знает, что за ним могут следить. Малек поднял руку, обозначил себя. Она подошла, села так, чтобы спиной к стене, лицом к входу.

      Женщина выглядела старше своих лет – кожа землистая, глаза постоянно дёргаются, пальцы сжимаются в кулак, даже когда она просто держит ложку. Волосы крашеные, но неаккуратно, как будто её больше заботило скрыть старую причёску, чем выглядеть хорошо, а ногти все обгрызаны почти до мяса.

      – Я не должна здесь быть, – сказала она вместо приветствия.

      – Никто из нас не должен, – ответил Малек спокойно. – Спасибо, что пришли.

      Она ничего не ответила. Просто взяла чашку, сделала глоток и поморщилась.

      – Вы хотели знать про Викторию. Но я почти ничего не помню.

      – Это ложь. Вы помните всё. Просто не хотите вспоминать.

      Женщина подняла глаза. Они были тёмные, мутные, но в глубине – огрызок злости. Не к нему – к себе.

      – Она раздражала всех. Не потому, что была особенной. А потому, что пыталась быть особенной. Пела громче всех на службах, носила ленту в волосах, когда все ходили с простыми косами. Плела волосы странно – по диагонали. Это сводило нашу наставницу с ума.

      – То есть она не была избранной?

      Женщина хрипло засмеялась, чуть не расплескав кофе.

      – Избранная? Нет. Она была просто проблемной девчонкой, которая не хотела быть, как все. Это была её единственная вина.

      Малек смотрел на неё, не перебивая. Иногда лучше дать человеку говорить, чем задавать вопросы.

      – Родители злились. Наставница злилась. Мы злились. Не потому, что она делала что-то ужасное. Просто потому, что она напоминала нам, что есть мир за стенами. Что можно быть другим. А мы этого не могли позволить себе.

      – И что с ней сделали?

      Женщина посмотрела в окно, чуть передёрнулась.

      – Отправили на «исправление». Это называлось «очищение». Долго молиться. Молчать. Пить специальную воду. Мы все это проходили, когда грешили. Но с ней… с ней что-то пошло не так.

      – Что именно?

      Она замотала головой, как будто хотела вытрясти из себя эти воспоминания.

      – Я не знаю. Она начала говорить о вещах, которые никто не хотел слышать. О голосах, которые звали её по имени. Но самое страшное – она улыбалась, когда это рассказывала. Но было ли что-то еще я не знаю, я ушла до закрытия общины.

      – Вам кто-то помог?

      Женщина посмотрела на него, прищурилась.

      – Я не собираюсь рассказывать про это.

      – Понимаю, – Малек отодвинул свою чашку. – Просто я читал её дело. Там почти ничего нет. Только формальные записи. Истерические эпизоды, попытка побега, нарушения речи. Знаете, что это значит?

      Женщина молчала.

      – Это значит «чистка». Так делают в старых сектах и культах, когда хотят стереть настоящую историю. Чтобы снаружи никто не понял, что там происходило.

      Женщина встала. Слишком резко, так что стул громко скрипнул по плитке.

      – Мне больше нечего сказать.

      – Вы боитесь? – спросил Малек.

      Она