Бег против ветра. Шаира Тураповна Баширова

после разговора с Петровичем, ходил сам не свой. Отец его, с войны пришёл без ноги, Иван уже в сорок седьмом году родился, после войны, а через пять лет батя умер. Мать одна их поднимала, впрочем, как многие тогда вдовы. Егор-то был старше Ивана на четыре года, отец ушёл на фронт в сорок третьем, про него узнал, когда вернулся с войны. Мать как-то сказала ему, что беспокоится за Ивана, парню четырнадцать лет было, когда она Егору сказала, что видела его в хлеву.

      – Как сказать тебе, сынок, не знаю, только неправильно это… Иван, спустив штаны, с козой… это, козу мою драил, срам-то какой! Что делать-то? – сказала тогда ему мать.

      А Егор подумал, что привидилось матери и отмахнулся тогда. А зря, наверное, может нужно было пороть дурака, может Егор и упустил парня. Мать вскоре тоже померла, Егор за воспитание брата основательно так и не взялся, видать и упустил в нём что-то. Через два дня он пошёл к участковому.

      – Петрович? К тебе можно? – открыв дверь небольшого кабинета, спросил Егор.

      – Егор? Случилось что? Заходи, – ответил Петрович.

      – Да нет, не случилось, я это, поговорить с тобой хотел, – сказал Егор.

      – Садись. Я сейчас. Только допишу, – сказал участковый, записывая что-то в журнал.

      Егор сидел и нервно мял фуражку, опустив голову. Закончив писать, Петрович закрыл журнал и посмотрел на него.

      – О чём хотел поговорить? – спросил Петрович.

      – Да я это… после того разговора, места себе не нахожу. Получается, брательник мой гад был, душегуб. Наталью, вот, ни за что задушил. Как же это, а? – растерянно говорил Егор.

      – Получается так, Егор. А знаешь, что мне намедни Нюра сказала? Ну, соседка Натальи, у них забор единый. Сказала, что пару раз видела, как Иван за шиворот волок Ульянку в сторону бани, а из трубы дым. Купаться вместе с ней, значит, ходил. Дура старая, отругал её, чего раньше молчала, а она говорит, что и не подумала тогда ничего такого. Вот и представь, что Иван с девчонкой в бане делал, а в доме что творил – представить страшно. Видать, припёрло Ульянку, по самое не хочу, вот она сама и расправилась с ним. Защитить-то её оказалось некому. Чего уж теперь. Я вот думаю, что сейчас с ней там, в городе, ежели начальство ею заинтересовалось. Может в тюрьме она, как думаешь? – спросил Петрович.

      – Да не, не думаю я, что в тюрьме. Да и несовершеннолетняя она, – с сомнением ответил Егор.

      – Да сейчас для несовершеннолетних и колонии есть. Ладно, Егор, если у тебя всё, ты иди. Мне в соседнее село ехать надо, говорят, фронтовика убили, ордена украли. Вот ведь нечисть, Бога не боятся. Старик кровь проливал за этих нелюдей, а они… – поднимаясь из-за стола, сказал Петрович, с сожалением качая головой.

      Егор, не прощаясь, вышел и побрёл домой, надев на голову фуражку. Мысли путались в голове, ему было стыдно, что у него был такой брат, жестокий убийца и насильник. Но сердце у него сжималось, когда он представлял себе, как Иван перед смертью мучился от боли, истекая кровью, брат всё-таки, какой – никакой.

      Анастасия Павловна проснулась в шесть утра и пошла будить Глеба. Парню нужно было идти на работу.

      – Глебушка,