Незваные гости. Михаил Олегович Бабиенко

За первый месяц убила она… сколько ты немцев убила, Ир?

      – За первый месяц – пятнадцать. Я пометки делала в тетради.

      – Да, пятнадцать. И после этого командир отряда, комиссар Гринько, её зауважал. И мы зауважали. А матушка её была не хуже: и повар, и врач, и разведчик деловой. Они обе с Ирой были храбры под стать мужчинам: иногда даже выполняли такие задания, после которых живыми не все возвращаются. И умудрялись ведь возвращаться! И вот проходили дни, месяцы, годы… Война, братцы, это, как вы знаете, не место для любви, но иногда и она случается. Я о своих чувствах к Ирине долгое время не задумывался – я больше думал о том, как добыть припасов для отряда. Но, когда летом 44-го наши Белоруссию родную освободили, и воцарилась, пусть и всего на неделю, мирная для нас с Ириной жизнь, я всё осознал. Всю неделю лишь на неё глядел и не мог наглядеться. А она, стыдно признать, заметила эти мои взгляды в её сторону и устроила мне как-то вечерком серьёзный разговор…

      – Я его тогда жутко напугала. – вставила своё слово Ирина. – Он-то думал, что я его отругать собираюсь. Я тогда была достаточно грозная девушка – грознее, чем сейчас, – и потому я понимаю, почему он испугался. На деле же я ему тогда призналась в своих ответных чувствах. Ну уж очень он мне понравился. Весь из себя такой трудяга, умный, скромный, компанейский. Душевный человек. И вот я ему призналась одним тёплым летним вечером, а он так обрадовался, что затянул «Смуглянку». Как сейчас помню: встал вдруг передо мной на колени и запел:

      Как-то летом на рассвете

      Заглянул в соседний сад

      Там смуглянка-молдаванка

      Собирает виноград

      Я краснею, я бледнею

      Захотелось вдруг сказать:

      Станем над рекою

      Зорьки летние встречать!

      А потом прыгнул и начал плясать, как скаженный, и петь, запыхаясь:

      Раскудрявый клен зеленый, лист резной

      Я влюбленный и смущенный пред тобой

      Клен зеленый, да клен кудрявый

      Да раскудрявый, резной!

      Так и зачали мы жить, душа в душу.

      – И до сих пор живём. – сказал Иван и дотронулся для руки Ирины, а та взяла его руку в свою и ближе к нему прижалась. Мыкола смотрел на это с искренним умилением, а Витаутас – с какой-то грустной улыбкой и полузакрытыми глазами, в которых сверкнули слезинки. Вдруг Иван резко встал и сказал:

      – Слушайте! Так у меня же аккордеон есть! Сейчас я вам и спою! Пусть Ира моя и не сказала этого точно, но я очень хорошо пою.

      Он побежал в угол избы и достал из небольшого сундука, в котором находились его гражданская одежда, всяческие реликвии вроде часов и прочие безделушки, и достал со дна грузный аккордеон с гладким лаковым покрытием, на котором красивыми белыми буквами было выделено слово «Тула». Он снова уселся на лавку и, скрестив ноги на полу, принялся настраивать, видимо, давно не использовавшийся инструмент.

      – Странно. Даже не выпил, а уже принимаешься за пение. – усмехнулся Витаутас.

      – Ты не понимаешь, брат мой. – отвечал ему Мыкола. – В молодых душах горит