Пшеничная вдова. Сумеречная Грёза

безумие желать встретить конец трезво, чувствуя каждую боль… Но только боль напоминает о том, что ты пока еще жив, да, мама? Ты же сама мне это говорила… я точно помню. Пшеничная вдова должна привыкнуть к боли, чтобы научиться видеть жизнь. Мне так не хватает твоих слов.

      Поначалу спасение виделось во сне. Сон всегда давался ей легко, был крепок и долог, но здесь, во тьме, когда не было разницы, опущены ли веки или распахнуты настежь, Исбэль со вздохом выныривала в тишину и тьму. Они заползали в ноздри, мешая дышать, страх запускал липкие пальцы в забытье, отчего оно получалось зыбким и было наполнено образами прошлого.

      Теплая ладонь легла на растрепанные волосы. Где-то вдали послышался шорох волн.

      – Волшебство… выпей… – послышался голос матери, и Исбэль почувствовала тепло, идущее от ее груди, – …слабость до силы…

      Она захотела кричать.

      – Мама! – раскрыла она рот, но из груди вырвался только хрип, будто сон заморозил горло. Она ее не слышит, поняла Исбэль и рванула вперед, чтобы прижаться к теплой груди, но руки встретили только туман. Мать исчезла внезапно, будто и не было ее вовсе, а говорило с ней белесое марево. Ладонь тоже оказалось обманом – вместо нее Исбэль почувствовала пепел. Он прорывался сквозь туман, превращая белое в серое. Исбэль кинулась грудью на туман и пепел, пытаясь найти выход, но глаза ничего не видели, уже много дней ничего. Пепла становилось все больше и больше, и вскоре идти стало трудно, ноги начали вязнуть.

      – ....откуда… – услышала она собственный голос, и он напомнил ей голос матери.

      Пепел валил не с небес, он шел от нее и вместо волос у нее полыхало пламя. Каждый волос раскалился докрасна, напоминая расплавленную медь. Исбэль остановилась. Рядом с грудью ее повис клинок – у него не было хозяина. Рука не сжимала гарду, потому как и гарды тоже не было. Начищенное до блеска лезвие запуталось в крови – Исбэль знала, что это кровь ее отца. Холодные ладони схватились за клинок, не страшась пораниться. Она тянула его на себя, будто желая отобрать сломанный меч у врага, рук которого даже не видела. Ладонью она тоже почувствовала жар – синие линии под кожей вспыхивали, плавя кровь в жилах, этот жар передавался клинку, раскаляя его докрасна. Клинок дернулся. Исбэль поняла – это объявился враг и подняла голову. Но вместо ненависти она встретила лицо собственного отца с перерезанным горлом. Он открывал рот, но вместо слов из зияющей прорези текла раскаленная, словно лава, кровь. Исбэль зажмурилась и опустила голову, чтобы не видеть, но глаза глядели сквозь веки. Перед ней снова возникло лезвие, отражающее пепел, словно зеркало. Исбэль взглянула в него, чтобы увидеть свое лицо и не смотреть на мертвеца с перерезанным горлом. Но вместо своего лика она встретила чистое пламя – оранжевое, разрывающее сталь густыми лепестками вулканического цветка.

      Проснулась она от собственного крика, застрявшего в горле. Послышался лязг железной двери – впервые за долгое время кто-то развеял тьму. Исбэль увидела пляшущее