Я и моя судьба. Лян Сяошэн

Юйсянь.

      «Ваньчжи, ты должна быть твердо уверена: и твой папа Цзысы, и я – мы оба на сто процентов считаем тебя родной дочерью! Теперь, когда меня не стало, его любовь к тебе будет только крепнуть, и никак иначе. Ты в полном праве сама решать, какие отношения тебе иметь с родственниками из Шэньсяньдина, с папой Цзысы и с нашим домом в Юйсяне. К тому же я считаю, что твой выбор никоим образом не связан с моралью. В конце концов, что было, то прошло, вся эта правда о прошлом не должна отражаться на реальной жизни. Взять хоть твоих родных родителей, хоть приемных, такова была наша судьба. А смысл судьбы, какой бы короткой или длинной она ни была, – в том, чтобы действовать согласно зову своего сердца, всё остальное значения не имеет…»

      В моем представлении, мама-директор была человеком, который гораздо больше руководствуется разумом, а не чувствами. Сквозь строки письма я почувствовала, насколько спокойной и сдержанной она оставалась, пока диктовала письмо отцу, она словно отдавала распоряжения подчиненным.

      Это потрясло меня вдвойне – я была полностью раздавлена.

      Позже папа рассказал, что услышал, как из комнаты донесся мой вопль, похожий на рев животного, оказавшегося на краю гибели.

      Когда он вошел, я без чувств упала на пол.

      Ту ночь я проспала на кровати родителей, папа так и не сомкнул глаз, просидев рядом со мной до самого рассвета.

      У него была куча срочных дел, я не должна была превращаться в его обузу.

      Поддавшись моим настойчивым требованиям, он лично сел за руль и проделал чуть ли не семичасовой путь, чтобы к обеду доставить меня в университетский кампус.

      Больше всего мне хотелось увидеть моего парня.

      Когда он выходил из общежития, спеша на занятия, я преградила ему путь.

      В тот момент меня вообще не волновало, есть у него занятия или нет, поэтому я чуть ли не насильно потащила его к нашему излюбленному месту свиданий с галереей, беседкой и озером. На озере как раз распустились лотосы, цветы радовали глаз, наполняя сердце безмятежностью. По обеим сторонам галереи свисали уже созревшие гроздья винограда. Все опоры беседки были уплетены фиолетово-красными цветками вьюнка, который разросся настолько обильно, что строение приобрело праздничный вид. Зайдя внутрь, я присела, а он остался стоять, приняв из моих рук то самое письмо.

      Моя мама-директор полагала, что неправильно уносить правду с собой; ну а я посчитала, что будет очень плохо, если я прямо сию же минуту не донесу эту правду любящему меня человеку.

      «Сию же минуту» означало безо всякого промедления.

      А к чему медлить?

      Я считала, что ни к чему.

      И вместо того, чтобы рассказать все самой, я предпочла, чтобы он просто ознакомился с письмом.

      Оно было на двух страницах. Прочитав до конца, он вернулся было к началу.

      – Не нужно читать его дважды, – произнесла я.

      Положив листок на каменный столик, он посмотрел на меня и, выдавив из себя странную улыбку, произнес:

      – И правда, не нужно, все предельно ясно, ничего непонятного. Мне, собственно,