Багровое зарево. Евгений Ждан

не могли слышать криков, доносящихся из прибрежных городов, не могли видеть, как улицы заполняются людьми, чьи жизни рушились вместе с уходом воды. Но хаос, рождённый ксавиррами, не ждал их понимания – он распространялся, как пожар, пожирающий сухую траву, и первые искры уже вспыхнули там, где океан был больше, чем просто пейзаж – где он был дыханием, кровью, основой всего.

      В Сан-Франциско утро началось с тишины – не той, что приносит покой, а той, что предвещает бурю. Рыбаки на пирсе Фишерманс-Уорф заметили, как залив отступает, обнажая илистое дно, усеянное ржавыми якорями и обрывками сетей. Сначала это было медленно – вода уходила, как при отливе, но затем ускорилось, оставляя за собой трещины в земле, из которых поднимался слабый пар, пахнущий металлом и сладостью. Люди выбегали из домов, снимали на телефоны, кричали, пока над городом не завис собиратель – его чёрный корпус закрыл солнце, а трубки запели свою жуткую песню. Вода из залива поднималась к нему, танцуя в воздухе, а оставшиеся лужи светились голубым, дрожали, как живые. Через час набережная опустела – рыбацкие лодки лежали на боку, как мёртвые киты, а туристы и местные бежали прочь, оставляя за собой сумки и крики. Мост Золотые Ворота, символ города, стоял над высохшей бухтой, его опоры обнажились, покрытые ракушками и водорослями, которые начали светиться и рассыпаться в пыль.

      В Рио-де-Жанейро хаос пришёл с шумом. Пляжи Копакабаны и Ипанемы, обычно полные смеха и музыки, превратились в арену паники, когда океан отступил на сотни метров, обнажая песок, усеянный мёртвой рыбой и странными кристаллами, которые лопались с тихим звоном. Люди кричали, дети плакали, а собиратель над Атлантикой поднимал воду в небо, его багровый кристалл пульсировал, как сердце демона. Вода не просто уходила – она оставляла за собой следы: песок становился горячим, воздух – сухим, а те, кто касался светящихся луж, чувствовали лёгкое покалывание, как от слабого тока. Вскоре улицы заполнились толпами, машины гудели, пытаясь выбраться из города, а местные радиостанции захлёбывались от сообщений: "Океан уходит! Это конец!"

      В Токио ночь была разорвана светом собирателя над Японским морем. Его трубки опустились к воде, и она ответила, поднимаясь в узорах, которые напоминали древние иероглифы, прежде чем исчезнуть в корпусе. Рыбаки, возвращавшиеся с ночного лова, бросали лодки, видя, как их улов – осьминоги, кальмары, макрель – всплывает мёртвым, светясь голубым, как фонари в темноте. Вода отступала от берегов, оставляя за собой пустоту, и вскоре река Сумида, текущая через город, начала мелеть. Люди смотрели с мостов, как её русло обнажается, а ил на дне светится, испуская пар. В новостях показывали кадры: озеро Бива, крупнейшее в Японии, теряло воду с ужасающей скоростью, его поверхность дрожала, а затем покрывалась трещинами, из которых поднимались тонкие нити, уходящие в небо, где багровая дымка скрывала собирателей.

      Не только океаны страдали. Вдали от берегов, где реки и озёра питали жизнь, вода исчезала, как будто кто-то выдернул пробку из земли. В дельте Амазонки, где джунгли дышали влагой, притоки начали