Большой пожар. Владимир Санин

Колумба – штурман прокладывает курс и определяет координаты. Изменилась лишь техника: раньше определялись простейшими приборами, а теперь какой только электроники у нас не напихано. Поэтому и говорю, что судовождение не искусство, а ремесло. Другое дело, – жуя бутерброды и осторожно прихлебывая, менторским тоном поучал Чернышев, – управление судном. Дай, к примеру, десяти капитанам ошвартоваться – каждый сделает это по-своему, внесет что-то личное. Ну, как десять художников напишут один и тот же залив: исходя из своей творческой индивидуальности. Или, – кивок в мою сторону, – поручи десяти журналистам…

      В кают-компанию заглянул рослый бородач в ватнике и сапогах:

      – Архипыч, ребята подбили Григорьевну на уху, может, в дрейф ляжем?

      – Валяй, – махнул рукой Чернышев, и борода исчезла. – О чем это я, склероз… Чертов Птаха, сбил с мысли.

      – Тот самый тралмастер? – заинтересовался Баландин. – Представили бы.

      – А у нас не дипломатический корпус, сами представляйтесь, – проворчал Чернышев. – Так о чем я…

      – Мысль, с которой можно сбить, недорого стоит, – сказал я. – Вы хотели сострить по адресу журналистов.

      – Неужели обиделся, Паша? – с тревогой спросил Чернышев. – Я ведь о тебе только хорошее, правда, Лыков?

      Я решил не реагировать, пусть порезвится.

      – Чистая правда, – подтвердил Лыков. – Архипыч вообще обожает корреспондентов, души в них не чает.

      – Я – что, – оживился Чернышев, – вот кто их обожает самозабвенно, так это старик Ермишин. Его лет десять назад в китобойный рейс школьники провожали, стихи читали, старик и растрогался. Подхватил железными лапами пионерку, к груди прижал, поцеловал – и назавтра ту фотографию тиснули в газете. Весь город ходуном ходил, помнишь, Паша?

      – А что же здесь такого? – удивился Баландин.

      – Учительница то была, – разъяснил Лыков. – Недомерок, вроде нашей Раи.

      – Потом Ермишин очень сокрушался, – посмеивался Чернышев. – «Прижимаю ее к себе, говорит, чувствую, братцы, не то. То есть, говорит, в том-то и дело, что как раз именно то, но чего-то не то!» Так и прилипло к нему: Илья Андреич Чеготонето. Ладно. Виктор Сергеич, нас перебили, досказать или вы уже поняли разницу?

      Корсаков без улыбки посмотрел на Чернышева:

      – Спасибо, понял. И отныне очень просил бы вас не тратить времени на ликвидацию моей безграмотности. Как-нибудь сам, по складам…

      – Ну вот и этот обиделся, – благодушно сказал Чернышев. – Долг каждого человека… моральный кодекс… помочь товарищу…

      Баландин находчиво перевел разговор на другую тему, и я отправился на палубу.

      Холодное море, сырой, промозглый воздух… В груди возникло и не уходило щемящее чувство одиночества. Окружающая нас обстановка, погода вообще сильно действует на человека, мы порой даже не догадываемся – насколько; уверен, что больше всего глупостей человек делает в плохую погоду. Впрочем, когда мы молоды и удачливы, ни дождь, ни слякоть не повергают нас в уныние, а вот когда