Ангелы и Олени. Юрий Владимирович Сапожников

едины июня и почти до начала августа – неимоверно, считай, по-южному. Люди обыденно сетовали, ныли, простужались под кондиционерами, собирались ехать, однако, к югу. Где, вероятно, еще жарче, но там, говорят, море?.. Если поднатужиться, можно вспомнить. Выходишь когда с самолета, прилетая с севера, тебя окутает мгновенно горячее пекло, в котором ощущается дыхание близкой большой соленой воды.

      В маленьком городе, где старые тополя, нагретый асфальт и сонные голуби – будто в стеклянной банке – знойно, неподвижно-безветрено, пыльно. Разыскивая прохладу, цепляясь за любую интересную идею в ленивой голове, идешь по берегу обмелевшей, еле текущей реки, спускаешься с крутого берега в заросли круглых ив, крапивы и поникших лысых одуванчиков. Коричневая вода чуть холодит ладони, слегка остужает темя, куда немедленно с сердитым гулом ударяется щетинистый овод. Немного легче, совсем чуть. Появляется надежда, что скоро это закончится.

      У тоски не зеленый цвет, скорее, неяркий голубой, как бездонное северное небо. Поднять голову, смотреть вверх, чувствовать, как отпускают сердце багровые краски, утекают прочь, как эта, похожая на смытый гнев, коричневая речная вода. Пусть лучше тоска. Медленная, застывающая, она в конце концов даст покой.

      Виктору повезло – не нужно спешить на работу, так, чтобы мчаться на автобусе, или заводить мучительно трясущийся на прогреве дизельный гремящий «Гольф». Можно добраться до офиса и к девяти. Благо, что на работе за скромные деньги – никакого спроса. Вполне реально пройти за день двух-трех клиентов, потыкать висящую кривую электронную базу, вздыхать, ставить и снимать галки в табличках, брести снова по городу, ждать вечера, чтоб домой. Все равно, в назначенный день брякнет колокольчик, и придет аванс, аккурат хватит на ленивый автокредит, квартплату, подписки и прочую муть.

      Так и длилось это лето, а до него весна, зима, осень и еще много-много таких повторений. Ну это раньше. Сейчас совсем другое. Незваное, проклятое чувство, тяжелее которого не придумать. Называют его красивым словом, похожим в голове Виктора на абрикосовое повидло, оранжевое, вязкое, приторно сладкое, но хочется его есть и есть, пока не слипнутся в судороге челюсти.

      Дома – она. Когда уходишь утром, еще спит. Трудно представить себе картину большей красоты и гармонии, честное слово. Много сказано, будто истинный венец пропорций – тут есть варианты – Джоконда Леонардо, либо Рафаэлева Донна Велата. Да это все неправда. Ангел имеет светлые волосы, синие глаза, узкие плечи и прозрачную кожу. Ангел спит бесшумно, дыхание у нее незаметное и мятное, а белое тело горячо. Лучше не мешать ей спать, можно только любоваться утром. Виктор так и сделал – перебрался жить на диван в гостиную. Там он давно разместил вместо маминого старого серванта свое компьютерное гнездо, там ночами вел войны с сетевыми недругами, в перерывах забредал с чашкой кофе в спальню к ней, глядел на спящую, ловил на вкус воздух комнаты, где растворился ее едва уловимый запах.

      Как и все Ангелы, Наташа добра, смешлива, непосредственна. Порой Виктор с упорством, достойным лучшего применения, искал ответ – зачем она с ним? Для чего ей человек обычный, наподобие тысяч других, не испытывающий яростных приступов стать богатым, значимым, известным, авторитетным? Да в конце концов, мог ведь хотя бы не сутулиться и сделать себе татуху, молодой ведь еще?.. Зачем ему татуировка, когда самая красивая есть уже у нее. Ландыш на пояснице. Маленький, синий. Старый товарищ, одноклассник, прищурившись на пляже прошлым летом на этот Наташин цветочек, шипел Виктору в мясистое ухо:

      – Ни фига себе, олень ты, канешно… Кто ж себе татухи на горбу бьет? Шлюхи, понятное дело. Чтоб клиенты видели, когда сзади. Вот ты лошара, братунец…

      Просто завидуют многие. Можно бы посоветоваться с мамой, или с бабушкой, так, на всякий случай, – а может ли его, Виктора, полюбить Ангел? – да мама и бабушка уже давненько в небе, не услышат.

      Скорее всего, встреча с Наташей была знамением. Прошлой зимою Виктор остался совершенно один. Мамина могила только еще начала понемногу оседать, заваливаясь набок отмытым дождями деревянным крестом, а ему уже совсем не хотелось ходить на работу, прибираться в опустевшей квартире, и даже пятничное пиво с друзьями приобрело отвратительный горький вкус застоялого пота. Глядя вниз с балкона седьмого этажа за своим сдуваемым ветром плевком, как в далеком детстве, Виктор размышлял, что если прыгнуть вниз, то приземлишься на живот. И это будет, как шлепнуть лягушку доской – этакое «Хээ-э-х».

      Изнывая от тоски все новогодние праздники, чередуя пельмени, тушенку и чай с яростными сетевыми боями и «ПорнХабом», Виктор, после напоминалки в телефоне, вспомнил о дне рождения двоюродной сестры, и, проклиная этот повод выходить на улицу, пробираться сквозь сырые сугробы, побрел-таки поздравлять именинницу.

      Ангел была уже там. Смеялась зубастым ослепительным ртом, пролетая мимо в тесной квартире, задевала волной белых немного завитых волос с пряным запахом, шутила, танцевала на пятачке кухни, пила шампанское и текилу вперемешку. Ближе к полуночи, таская стопки тарелок в раковину, сестра больно ткнула Виктора локтем в живот, буркнула деловито:

      – Давай, грузи Натаху в такси. Да довези до общаги-то. А то пьяная,