Владелец тревожности. Олег Лукошин

и подталкивает в спину. Оставшееся не зачеркнуть, сквозь пальцы веет и сор выметается, но смыслы сдвигаешь. Хотелось ещё, но повторных попыток нет. Лишь одна.

      По деревне ещё гуляют порой. Ходят мало, грязно – больше сидят. Не каждый вечер, но бывает.

      – Эй, Вадим! – кричали. – Ты что ли?

      Он не откликался, шёл. Надо было задами, думал.

      – Мы тебя узнали, не прячься.

      Человека четыре, пять может. Местная молодёжь – всем за сорок. Он не откликнулся.

      Подойдя к дому, долго не решался. Свет горел, в её комнате горел – он знал, она в этой. Свет лампы. Отец – в соседней.

      Стоял, раздумывал. Странное состояние – ни так, ни этак. Свет горел, но движений не было. Читала, может, или просто лежала. Отец спит наверное, по крайней мере должен.

      Сделал шаг. Встал на цыпочки, но не видно. Свет горел, тусклый. Он постучал, негромко. Подождал, постучал ещё.

      Она подошла, напугана словно, поначалу не разглядела. Открыла окно.

      – Вадим!?

      – Я.

      – Фу, как ты напугал!

      – Часто ночами стучатся?

      – Вообще не стучатся.

      Волосы не прибраны, глаза усталые, щурится. И такая хороша, и такая зудит. Зуд, точно – зуд.

      – Выходи.

      – Что ты, ночь же!

      – Ещё не поздно.

      – А сколько?

      – Десять может.

      – Десять – поздно.

      – Не выйдешь?

      Смотрела, думала.

      – Папа услышит.

      – Он где?

      – В соседней.

      – Спит наверно.

      – Вот, разбужу.

      – Так ты в окно.

      – В окно?

      Откинула волосы.

      – У тебя намерения добрые?

      – Нет.

      – Вот видишь, как же я могу?

      – Они лишь чуть-чуть недобрые.

      – Лишь чуть-чуть?

      – Да, ты справишься.

      – Холодно ведь.

      – Накинь что-нибудь.

      Он закурил. Но она быстро – лишь пару затяжек успел.

      – Лови меня.

      – Ловлю.

      – Уронишь – не прощу.

      – Не уроню.

      Она высунулась в окно, света не было больше. Он подхватил. Она обвила шею, прижалась к щеке, губы – у самого уха. Сдерживала смех.

      Поставил на землю.

      – Ну вот, в самую грязь.

      – Здесь везде грязь.

      – Не, ты специально.

      – Конечно.

      – Чтобы измарать меня всю.

      – Само собой.

      – Далеко не пойдём.

      – Ладно.

      – Держи, держи меня.

      – Держу.

      – Чуть не упала.

      – Я держу.

      Они зашли за дом, забора не было у них. Валялось несколько брёвен. Сели.

      – Мокрые.

      – У меня газета есть.

      – Специально взял?

      – Угу.

      Было тихо. Безветренно. Когда нет ветра, не так холодно.

      – Только папа не услышал бы.

      – А что он сделает?

      – Сделать – ничего не сделает. Но брюзжать будет.

      – Ты с ним жёстче. Не маленькая ведь.

      – И так жёстко – он плачет аж.

      – Сентиментальный.

      – Да