Сказ о белокурой сиртя. Ольга Теньковская

закуску, а слева от Андрея садился Варнак, подставив огромную лобастую свою голову под руку мужа хозяйки. Так они и проводили эти хоккейные часы: Андрей отхлебывал пиво и ставил кружку на стол, брал щепотью тонко нарезанное вяленое мясо, или охотничьи колбаски, или соленую рыбку, отправлял закуску в рот, все это правой рукой, а левая рука его лежала на голове пса или трепала его по шее. Андрей считал, что Варнак проводит с ним время из уважения к Ольге, не разделявшей увлечения мужа просмотром второсортных матчей, как бы заменяя ее на это время, чтобы Андрей не был в одиночестве. Он ценил эти часы. Что по этому поводу думал Варнак, Андрей не знал.

      Была еще одна – тайная – причина, по которой Андрей был рад присутствию собаки в доме: у них с Ольгой не было детей. Поженились они в самый разгар девяностых, Андрей не хотел, чтобы ребенок рос в нищете, уговорил-уболтал Ольгу, что нужно подождать, пока кончится этот кошмар, пока будет хоть какой-то заработок, а потом, когда кошмар начал потихоньку сворачиваться, случился еще один кошмар, теперь уже личный, а потом выяснилось, что поздновато думать о ребенке, и теперь Андрей, чувствуя свою вину, всячески поощрял эту возню Ольги с псом, да хоть с крокодилом, лишь бы не видеть, как она временами смотрит перед собой невидящим пустым взором…

      У кривой березы остановись, Ольга подхватила узелок, собранный для Бездюлька. С того, первого, раза они не встретили его на ручье ни разу, но собранные ею узелки неизменно исчезали, впрочем, еду могли уносить дикие звери. Андрей шел впереди и вдруг остановился, обернулся к Ольге, приложил палец к губам и показал куда-то вперед, Ольга проследила и увидела Бездюлька, спящего у ручья на мягком мху. Они двинулись, стараясь ступать тихо, но Бездюлёк услышал их и мигом поднялся, настороженно уставившись на них, но потом узнал и помахал маленькой грязной ручкой. Он и сам весь был грязный: ноги, лицо, щегольский наряд из дорогого меха. И уставший. Ольга протянула ему еду, и Бездюлёк сразу отломил кусок хлеба и начал жевать, молча глядя, как Андрей набирает воду в банку.

      – Что случилось? – Ольга протянула Бездюльку бутылочку с соком, и тот, отхлебнув глоток сладкой влаги, блаженно зажмурился, а потом тяжело вздохнул:

      – Да Убырь п-п-проклятый всю ночь по лесу гонял. Потревожили его. Раньше хотя и в-в-встанет, ну, пошастает вокруг, и снова т-т-тихо. А сейчас сладу с ним нет с-с-совсем: в дверь скребется, воет, стережет нас по в-в-вечерам. Вчера мы чуть припозднились, а он уж около землянки. И как п-п-прыгнет. Мы б-б-бежать, он – за н-н-нами. Так всю н-н-ночь и пробегали.

      – Убырь? – Ольга смотрела во все глаза.

      – Ну, да, Убырь. У нас землянка в заброшенной д-д-деревне, рядом, понятное д-д-дело, кладбище, а там – Убырь. Самоубивец он, Убырь-то, в д-д-деревне говорят, что от б-б-большой любви застрелился. Еще до того, как мы здесь осели. Знали бы, н-н-никогда бы здесь не поселились…

      – Как же ты теперь?

      – Да нам не впервой, м-м-мама. Дверь в землянке крепкая, не прорвется. Главное вы в с-с-сумерках здесь