Место, где зимуют бабочки. Мэри Элис Монро

говорить со мной на испанском. А ты ведь известная упрямица.

      – Нет в том ничьей вины, бабушка, – возразила ей Луз, стараясь не встречаться с ней взглядом. – Да и зачем мне испанский? Я же и по-немецки не говорю. И родственников отца тоже не знаю.

      – При чем здесь отец? – Эсперанса возмущенно скривила губы. – Отец! Да он нам никто! Мы даже не знаем его фамилии. Никогда не прощу этому паршивцу, что он бросил твою мать.

      – Может, он не ее бросил, – прошептала Луз едва слышно. – Может, он просто меня не хотел.

      – Что ты говоришь такое, детка. Как можно было не хотеть появления на свет такого ангела? Да ты – единственно мало-мальски стоящее, можно сказать, что осталось от их союза! – Эсперанса негодовала и не скрывала этого.

      Луз мельком взглянула на свои коротко обстриженные, не тронутые лаком ногти, и с сомнением покачала головой.

      – Вся твоя родня, твоя семья, то, что мы называем la familia, все это у тебя от матери. И от меня, конечно! – воскликнула Эсперанса дрожащим голосом и кулачком ударила себе в грудь. – Дитя мое! Неужели я не научила тебе ничему? И ничего не дала? Взгляни вокруг себя. Все эти яркие краски, пища, которую ты ешь, музыка, которую слушаешь, – все это оттуда, из Мексики. А сколько я рассказала тебе мексиканских сказок и преданий! И все для того, чтобы ты знала, кто я такая и откуда родом. И ты сама тоже. – Эсперанса опустила голову и тихо добавила: – И кто такая твоя… мама. – Она взглянула в упор на внучку, и голос ее окреп и зазвенел. В нем слышалась уверенность человека, знающего, чего он хочет. – Мексика растворена в твоей крови. И ты должна гордиться и своим происхождением, и своими предками.

      Луз исподлобья посмотрела на Эсперансу, сидящую за столом напротив. Та бесцельно затеребила косу, лежащую у нее на плече. Иногда Луз и правда чувствовала неразрывную связь с той культурой, к которой принадлежала ее бабушка. И ей в такие минуты было понятно желание бабушки, чтобы и она выросла настоящей мексиканкой, с такой же длинной и толстой косой, как у нее и какую носят все замужние мексиканские женщины. Разумеется, Луз гордится своим мексиканским происхождением. Но и ограничивать себя только им она не намерена. Ей нужна свобода, чтобы понять себя, понять, кто она есть и чего она хочет.

      Эсперанса поднесла руку к ее лицу и осторожно погладила. Прохладные тонкие пальцы легко прошлись по щеке, в темных глазах застыла решимость.

      – Нам надо поговорить… о твоей матери.

      – Я совсем маму не помню, – быстро откликнулась Луз. – Она ведь так давно умерла. У меня сохранились лишь какие-то смутные обрывки воспоминаний. Скорее даже не воспоминаний, а ощущений или видений. Я почти забыла ее, и от этого мне порой очень грустно.

      Эсперанса сосредоточенно сдвинула брови. Слова Луз ее огорчили.

      – Дитя мое, – проговорила она, слегка запинаясь. – Ты так многого не знаешь о Марипосе…

      – Я знаю, что она была красавицей.

      – Да, – задумчиво бросила Эсперанса и выгнула бровь, словно в этот момент представила себе свою красавицу дочь. –