Всё хоккей. Елена Сазанович

больше встречаться, – весело ответила Алька в трубку. – Хоккеист и торговка… Нет, не звучит, пожалуй.

      И – короткие отрывистые гудки.

      Тогда я впервые осознал, насколько мне плохо без Альки. И чуть-чуть обиделся, что она, оказывается, может легко со мной расстаться. Этим же вечером я целовал ее пышные золотистые волосы и шептал:

      – Не бросай меня, Алька, не бросай.

      – Но ты хоть, хоккеист, веришь, что я твою маму не обсчитала?

      – Еще не родился тот человек, кто способен на это. Мою маму ни в чем не обсчитаешь.

      С Алькой мы встречались почти каждый день до моей поездки на решающий матч Евротура в Стокгольм. Это были, пожалуй, самые счастливые и веселые встречи. И я уже ни на секунду не сомневался, что влюблен по уши. Алька отвечала мне той же любовью. Хотя о любви говорила меньше, чем я. Она не любила лишних слов о любви. Хотя о посторонних вещах болтала легко и без умолку. Мне это нравилось. С ней было настолько надежно, что не хотелось думать о ненадежности жизни. Все мои проблемы Алька решала на словах, и проблемы, как ни парадоксально, действительно легко решались.

      – Представляешь, Алька, тренер заявил, что я сноб. И это меня может погубить.

      Алька прижималась всем телом ко мне и горячо дышала в лицо.

      – А ты не будь снобом, хоккеист. Ведь со мной ты не сноб. И ничто тебя не погубит.

      – А Шмырев и вовсе обозвал меня жлобом. Наверное, от зависти.

      – Жлобам не завидуют. Со мной ты не жлоб. И со своим Шмыревым не будь им.

      Мне и впрямь казалось, что с Алькой я становлюсь лучше. Потому и старался как можно реже видится с мамой.

      Это был наш последний вечер перед поездкой в Стокгольм. Снег прямо валил на наши головы. Метель сбивала с ног. Я приподнял воротник алькиной фуфайки и потуже завязал старенький махеровый шарф на ее шее.

      – Знаешь, Алька, я женюсь на тебе, – мои слова перехватил ветер и унес в неизвестную даль вместе со снегом.

      – Что-что? – закричала Алька, сделав вид, что не услышала.

      – А вот так! Возьму и женюсь! – еще громче закричал я. И в ответ загудел ветер.

      – Не слышу, хоккеист! – в ответ закричала Алька, вновь притворившись, что не услышала.

      – Вот женюсь и все! – уже орал во все горло я. – Вернусь и женюсь!

      – А я не слышу! – смеялась мне в лицо Алька, придерживая шапку-ушанку двумя руками.

      Я безжалостно содрал шапку с ее головы, бросил в сугроб. Золотистые волосы девушки рассыпались по меховому воротнику. Я осторожно приподнял один локон над ухом и еле слышно зашептал прямо в ухо.

      – Выйдешь за меня замуж, Алька?

      – Ты бросаешь слова на ветер, хоккеист.

      Ветер и впрямь разошелся не на шутку. Мы еле держались на ногах.

      Я схватил Альку в охапку, и мы укрылись в подъезде.

      – Здесь нет ветра, Алька. Ты выйдешь за меня замуж?

      – А ты вернешься ко мне, хоккеист?

      – Хоккеисты слов на ветер не бросают. Я не просто вернусь, я завалю тебя кучей подарков. Что тебе привезти, Алька?

      – Не будь смешным,