Между нами, девочками. Лидия Евгеньевна Короткова

уп ловким

      с потрохами отдана.

      Там инвесторов случайных

      вездеход в грязи увяз,

      а начальство держит в тайне,

      что уже не тянут газ.

      Поле, ферма, огороды,

      Дом – работа – снова дом,

      в головах культуры всходы

      пробиваются с трудом.

      Жён мужья колотят сдуру,

      а газета говорит:

      на селе растёт культура,

      пьют не всё, а что горит!

      Лучше всех в Грошовке пашут,

      чище всех в Грошовке жнут,

      рядом с клубом девки пляшут,

      парни тоже тут как тут.

      Девки здесь – одна отрада!

      На сметане с молоком –

      налитые, там, где надо,

      всё обложено жирком.

      Что там крали из Европы –

      мощи, господи прости,

      вот, у Тити с Губошлёпом

      дочка – глаз не отвести!

      Всё от папы и от мамы,

      и от прозвищ их взяла,

      не была и глупой самой,

      наугад ЕГЭ сдала!

      Грудь досталась мамина,

      вот уж повезло:

      с ней и в сердце каменном

      выдолбишь дупло!

      И взрывоопасные

      губы в пол-лица,

      без помады красные –

      это от отца.

      Обошла Джоли с Беллучи,

      лет в пятнадцать расцвела,

      и нависла ревность тучей

      над усадьбами села.

      Мимоходом только бросит

      свой коронный томный взгляд –

      и у парня крышу сносит,

      охмуряет всех подряд.

      А уж как ходила кругом

      у женатых голова!

      Задолжали все супругам –

      кто-то год, а кто и два.

      Бабы выли дружным хором,

      проклинали день и ночь

      (от позора в петлю впору),

      все подруги гнали прочь.

      Навести пытались порчу,

      космы драли иногда –

      лишь заманчивей хохочет:

      девке, как с гуся вода.

      Проплывёт перед оградой –

      стриков толкает в грех.

      – Проводить в столицу надо! –

      осенило сразу всех.

      – У московских благородий, –

      разглагольствовал пастух, –

      тьма никчемных жён-пародий,

      как в моём сортире мух.

      Олигархам, девка, этим

      подавайте антураж,

      а доверчивы, как дети,

      как Кирюха-даун наш.

      Там красотки привечают

      толстосумов-простаков,

      как из скважины, качают

      их бабло из кошельков.

      Во дворце да не в уюте,

      как бобыль, живёт иной

      с засалоненной до жути

      сувенирною женой.

      Не заставишь мыть посуду,

      приводить в порядок дом,

      лишь блистать умеют всюду

      в обрамленье дорогом.

      Иль тебе примеров мало,

      как аукается труд?

      Материнским капиталом

      бабы только и живут.

      Пусть треклятая Грошовка

      пашет землю, сеет рожь,

      и носочки вяжет ловко,

      счастье в городе найдёшь.

      С Петькой Пупкиным полночи

      целовалась на крыльце.

      Без него не очень хочет

      жить прислугой во дворце.

      Петька был немного датый

      и словами не сорил,

      новый Хонор свой десятый

      на прощанье подарил.

      Мама Титя грудью встала:

      – Ни за что не отпущу! –

      обняла, поцеловала, –

      уберечь тебя хочу!

      Губошлёп настроен строго:

      вся ответственность на нём,

      при супруге у порога,

      как скала, стоит с ремнём.

      – Никакой тебе столицы!

      Не пойдём на поводу!

      Ощетинилась девица:

      – Хоть убейте, а уйду!

      Да и как её не пустишь

      за родительский порог?

      При таких губах и бюсте

      перед нею