Несерьезная книга об опухоли. Кирилл Волков

в зависимости от интонации по-разному. Ирония основана на повышении голоса. Я обрубал эмоции, комкал чувства, исключил вздохи, злость, негодование, удивление, зависть, отключил в себе все оттенки чувств из-за того, что был никому-не-кабельный. Вся палитра отношений и выражения ощущений обмерла, померкла. Представьте, что вы включаете телевизор, а там – все то же самое, ваши любимые программы, но черно-белые. Вы настраиваете телевизор – яркость, оттенок, цвет, но меняются только черно-белые кадры. Так же и со мной. Как я ни старался, я не мог настроить цвет моей фразы.

      Выражение «Ну ты дал!» стала диким барством, словосочетание типа «Да ладно!» заменилось категоричным «Не-а», вопрос «Почему, можно узнать?» вводился в ранг непозволительных эмоций. В театре учат, как сыграть одну фразу разными голосами и интонациями. Приходите в гости, я расскажу, как сыграть 40 фраз одним голосом. Во всех спорах я капитулировал сразу и решительно. Как Франция перед Германией в начале Второй мировой. Вместо того чтобы ловко поднять револьвер, я выбрасывал белый флаг, когда начинал говорить. А как приятно спикировать на своих знаниях! Влезть в такую дискуссию, где сам черт ногу сломит! Иронично парировать нелепый аргумент, в момент жаркого спора обвинить человека в демагогии или воскликнуть: «Я тебя умоляю!», или, наконец, привести последний, самый классный аргумент, который давно был припасен в кармане, и сразу закрыть диспут словами: «Ну, об этом можно спорить бесконечно!», чтобы противник ничего не мог ответить… Спор был теперь не для меня.

      В то же время я стал жутко слезлив и смешлив. Я мог заплакать/засмеяться от красивой рекламы, музыки, фильма. Я плакал от 1 минуты программы «Жди меня», смеялся от шуток Петросяна. Но самое ужасное – это когда приходит СМЕШУНЧИК.

      Смешунчик – двоюродный брат Смешинки и дальний родственник Уморы. Он приходит во время еды, во время занятий с Мариной, когда действительно смешно, когда я хоть чуть-чуть нервничаю, когда нельзя смеяться, даже когда выступает Путин.

      Смешунчик. Так я называл взрыва смеха над всем на свете. Шутка, вроде, так себе, но мама смеется, и я заливаюсь! Ничего не могу сделать! Мне смешно от того, что мама смеется. Бывало, мама серьезно говорит мне: «Это не смешно!», и я понимаю, что это не смешно, понимаю, что нельзя смеяться, нервничаю и начинаю ржать. И главное – сам не могу шутить, начинаю ржать еще до собственной шутки. Не могу ее произнести. Про себя шучу, а вслух не могу. Волков, который не шутит! Дожили! Это же Боярский без усов! Я всегда шутил – глупо, примитивно, тонко, иронично, стильно, интеллектуально, возвышенно. Обшучивал, вышучивал, перешучивал жизнь! А здесь год без юмора! О, боги! Меня все спрашивают: что самое сложное в твоей болезни? Отвечаю: самое сложное – не шутить. Засунуть юмор вглубь себя, иметь на душе остроту и не поделиться ей. Серьезно. Это вам не шутки! Шутить я не шутил, зато ржал, как никогда!!! Главное, я заражал всех – бабушку, друзей, маму… Если бы я смеялся, а то ведь ржу! Ржу над тем, что кто-то очень серьезен, ржу над чужим смехом, ржу над шуткой. Как там у Иващенко?

      Дело дошло до последней