Ни стыда, ни совести (сборник). Вячеслав Кашицын

все?

      Я вглядывался в нее. Она отвела взгляд.

      – Нет… не все.

      – Так говори же! Или ты захотела вспомнить то, из-за чего мы поссорились? Или, вернее сказать, мы и не были никогда близки? Ты опять пришла обвинить меня? Как тогда, на похоронах? Или, наоборот, сказать, что то, что было, было, и все же мы брат и сестра, и проявить милосердие?

      Я вытер лицо рукавом.

      – Настя, я все помню. Я тебе этого… никогда не прощу. И здесь – даже здесь – я не нуждаюсь в сострадании, ясно? Ты пришла помочь мне или себе? Не молчи, отвечай!

      – Тебе.

      Она взглянула мне в глаза. По щекам ее катились слезы. О да, слезы – это наше семейное.

      – Я тебе не верю.

      – Игорь, тебе нужно встретиться… с одним человеком.

      – Зачем еще?

      – Он обещал… помочь.

      – Я тут только и делаю, что встречаюсь. То с одним, то с другим. И все желают мне добра. И все помогают.

      – Игорь, я прошу тебя…

      – Кто он такой?

      – Журналист.

      – Ты в своем уме?

      – Игорь, – она подалась ко мне, заговорила быстро, сбивчиво, – Игорь, это единственная возможность… гарантия… Он говорил, пока к тебе приковано внимание, отец этой… твоей жены тебя не достанет. У него… этого человека, есть предложение, он объяснит при встрече. Он попросил меня походатайствовать и…

      – А тебе они тоже что-то предложили? Не бескорыстно же…

      – Игорь…

      Мне было плохо. Мне было так больно, как не было с момента, когда я потерял ее. Я даже не имел сил встать и уйти.

      – Хорошо, я встречусь с ним.

      Я опустил голову, отвернулся. Пусть она мне сестра, но я не мог позволить ей видеть, как я плачу.

      Она продолжала говорить что-то, но я не слушал. В трубке прозвучал зуммер. Тюремщик тронул меня за плечо:

      – Агишев, на выход…

      Только в камере я дал себе волю. Бросился на лежак и разрыдался. Меньше всего я хотел, чтобы кто-то сейчас посетил меня, будь это друг или враг, адвокат или следователь. Я хотел остаться один.

      Но явился тот, кого я меньше всего ждал.

      Когда я увидел его в дверях своей камеры, в той же грубой робе, рубашке с грязным воротом, когда увидел его прищуренные, с восточным разрезом глаза, его загорелые, натруженные крестьянские руки – ни дать ни взять, сельский гастарбайтер, – когда я увидел его и он сделал мне короткий знак: молчи, я подумал, что схожу с ума.

      2

      «Кто ты?»

      Он не отвечал.

      «Что с ней?»

      Он смотрел на меня так же внимательно, без выражения и молчал.

      «Почему я?»

      Возможно, этот вопрос и был правильным. Он скрестил на груди руки и прищурился. Сразу же вслед за этим дверь за его спиной расплылась, превратилась в подобие киноэкрана, где замелькали какие-то кадры. Я не поверил своим глазам: это были кадры моей жизни! Раннего детства, школьных лет. Вот рыбалка на Бугае, игра в «слона» во дворе с ребятами, первый поцелуй с одноклассницей… Кадры сменялись быстро, и я не успевал зафиксировать их в сознании. Это был визуальный эквивалент моей памяти – как будто кто-то решил показать мне фильм обо мне же.