Антоновка. Татьяна Александровна Грачева

как по команде повернулись к Веронике. Она застенчиво пробормотала:

      – Ничего не специально. Между прочим, он и маме нравится, и тёте Люде.

      Бабушка Василиса осуждающе покачала головой и пригрозила дяде Лёхачу пальцем. Все знали про любовь Вероники к Жене Белоусову, её постоянно дразнили, но беззлобно, при этом сами же включали его песни и, если вдруг его показывали по телевизору, звали её хоть с улицы, хоть со двора. Один раз Лёша бегал за ней к Протоке, правда, им удалось застать только конец выступления. Но он видел, как горели глаза сестры, как она затаилась, ловя улыбку любимого артиста, будто тот действительно пел только для неё.

      Лёша не понимал обожания знаменитости из телевизора. Бред какой-то. В качестве мужа Белоусов был явно староват для одиннадцатилетней Вероники. Как-то он спросил её об этом. Она нехотя и непонятно объяснила:

      – Я представляю, будто он мой папа. Заботится обо мне, дарит подарки и встречает из школы. И все завидуют.

      – А наш папа тогда для чего?

      – Он всё время на работе.

      Лёша недоумённо застыл.

      – Тогда, получается, Белоусов типа женат на нашей маме?

      Вероничка дёрнула плечом, разговор ей явно не нравился, но всё же она ответила:

      – Маму я тоже другую представляю. Ирину Понаровскую.

      Лёша много ещё чего хотел спросить, но промолчал. Долго обдумывал откровения сестры. Как вообще можно представлять себе других родителей? Да, мама постоянно беременная, а папа вечно занят, но какие бы ни были, они родные и привычные. Артисты – это просто артисты, может, и красивые в стразах и перьях, но перед сном не целуют в лоб и не отпаивают киселём, когда прихватывает живот.

      Пока дядя Лёхач пел, Вероника сидела красная и насупленная, но не ушла, дослушала песню до конца и сразу же включила магнитофон. Заиграла ламбада. Те, кто ещё сидел, повскакивали со стульев и лавок, встали друг за дружкой в длинный паровоз. Многоногая гусеница побрела по двору, вихляя бёдрами, выбрасывая в стороны ноги. Воздух наполнился смеющимися голосами. Пели вразнобой, как слышали, так и произносили непонятные слова:

      – Шо, аф ту си фой, эй ун дей а шоми ту се ра-а-а…

      Тихон наблюдал за бобинами, готовый в любой момент смазать головку проигрывателя папиным тройным одеколоном. Попытки разобрать магнитофон он временно оставил, делал вид, что следит за его рабочим состоянием, но на самом деле ждал, когда можно будет вскрыть пластиковый корпус и хорошенько поковыряться отвёрткой во внутренностях бобинника. Радио он разобрал ещё год назад, но Лёша его прикрыл, сказал, что толкнул случайно, и оно треснуло. Новое не купили и постепенно отвыкли от бормотания. А в Большом доме радио вообще никогда не замолкало: рассказывало сказки, пело песни, разыгрывало спектакли.

      Танцевали и парами, но на припеве снова сливались в вихляющую колонну. Филипп не встал в общий хоровод, его партнёрша ещё не доросла. Изображая па из вальса и танго, он кружил Настю на руках. Её короткие ноги болтались по воздуху, белые по случаю праздника колготки