Колесо судьбы. Книга четвёртая. Последнее пристанище. Морвейн Ветер

– по мнению венцев – было все, что соответствовало критерию низших классов о величии, изяществе, роскоши, этикете, следованию капризам моды.

      Любому было достаточно быть обладателем благообразной физиономии – и ему тут же присваивали здесь титул «ваша светлость» или князя, даже если о князьях он только слышал в разговорах. Приставка «фон» добавлялась к его фамилии, абсолютно игнорируя геральдику, – будь он пивоваром, разносчиком зелени, кельнером в кафе или цирюльником. Если ещё несколько десятилетий назад, в последние годы XVIII столетия, у дворянина, оставшегося без средств, даже мыслей не возникало представлять себя человеком с достатком, если только какая-либо афера не призывала его к такому шагу, то теперь бахвальство деньгами оказалось почти что главным мерилом благородства.

      Всячески подчеркивать принадлежность к высшему классу, создавать иллюзию процветания и одновременно искусно изворачиваться при оплате самых неотложных долгов – вот требования, которые были вынуждены выполнять многие благородные семьи Вены.

      Впрочем, в отличие от многих представителей его сословия, граф Лихтенштайн был человеком энергичным и во всём старался держаться гребня волны. В то время, как у его ближайших друзей не оставалось и копейки для встречи с кредиторами, он построил фабрику, где производились бархат и тафта на новомодных станках, а затем продавал на юг. Для себя же содержал виноградники в собственном поместье в Шенбрунне, где в подвалах он выдерживал шестнадцать видов вина, и теперь сам свободно раздавал ссуды, покупая тем самым не только всеобщую любовь, но и преданность в делах.

      Из прислуги у них были кухарка, кухонная девушка, управляющий, лакей, который нес молитвенник, когда благородная госпожа посещала церковь, и учитель музыки. В загородном поместье они летом отмечали праздники и давали изысканные балы под открытым небом.

      Молодая Софи не была приспособлена ни к какой домашней работе, но никто и не требовал от неё заниматься «плебейским ремеслом». С тех самых пор, как граф Лихтенштайн принял её в семью, он испытывал к ней какой-то странный, до конца непонятный Луи пиетет. Иногда ему казалось, что дядя заботится о снохе даже больше, чем собственный муж. В любом разногласии Лихтенштайн-старший оказывался на её стороне. В любом споре старался её поддержать. А споров этих, как вскоре понял Луи, случалось в молодой чете великое множество.

      В благородной городской среде не любили табак и тех, кто его курил. Но почти каждый вечер Луи видел Рафаэля во дворе с сигарой в руке. Он стоял в одиночестве и смотрел, как блестят в лунном свете голубые воды Дуная.

      Поначалу Луи сторонился его и не желал подходить. У него хватало собственных проблем, чтобы брать на себя ещё и чужие. Однако постепенно, после нескольких месяцев пребывания Луи в Вене, они сошлись.

      Обоим было по двадцать шесть, и Луи даже помнил смутно, что они играли вместе, когда были детьми, и мать Луи приезжала в Империю к родным.

      Что-то подобное помнил и Рафаэль, но куда большее