Кружилиха. Евдокия. Вера Панова

Павлу. С годами этот союз креп и превращался в обыкновенную стариковскую привязанность.

      А покойный Андрей говорил, бывало, что на Мартьянове лежат напластования всех экономических реформ двадцатого века, начиная от столыпинской системы и кончая ликвидацией кулачества как класса.

      В кухне с черного хода хлопнула дверь, застучали быстрые каблуки – в столовую вбежала Марийка, дочь Веденеева.

      – Батюшки мои! – сказала она, остановившись и всплеснув руками. – Сема!

      Лукашин встал и, конфузливо улыбаясь, одернул гимнастерку. В прежнее время он держался от Марийки подальше – она смущала его… Чем? Да хотя бы тем, что она была молодая и – ему казалось – очень красивая. Она часто смеялась, и он думал, что она смеется над ним. Она была такая подвижная и шумная, что с ее приходом вся комната словно начинала кружиться. Закружилась и теперь.

      До войны она два раза выходила замуж, оба мужа оказались неудачными, и она с ними разошлась. Потому-то ее и дразнили соломенной вдовой; и это тоже смущало Лукашина.

      Разведясь со своими мужьями, она не вернулась к отцу и Мариамне, а продолжала жить отдельно, в комнате, которую ей дали в новом доме.

      – Я человек разочарованный, – говорила она, – что ж, сердце у меня разбитое, оставьте меня одну слезы лить.

      Что-то никто не видел, чтобы она лила слезы, но она любила говорить о разбитом сердце и о том, что из-за негодяев мужчин женщине не может быть счастья…

      – Сема, ох, Семочка, – твердила она растерянно и радостно, – ох, ну какое счастье, когда люди возвращаются… Возмужал, интересный стал, настоящий мужчина…

      – А тогда он что же – женщиной был? – спросил Мартьянов.

      – Он тогда был молодой человек, – отвечала Марийка.

      – Ты садись, – сказал Веденеев, неодобрительно глядя на дочь. – Расскажи лучше, за что тебе выговор в приказе.

      – Выговор! – вскричала Марийка. – Не говорите мне, я уже столько слез пролила!.. Уздечкинский Толька запорол деталь, а мне выговор как инструктору. Времечко, Сема: ты работаешь, а кругом детишки. Вот столько недосмотрел – не то приспособление возьмут, и все в брак… Когда уже настоящие работники к нам вернутся? – она пристально посмотрела на Лукашина зеленоватыми глазами, а он стал барабанить пальцами по столу.

      – Ну? – спросил Веденеев, когда Марийка, отшумев, ушла домой и Мариамна увела Никитку спать, и в доме стало тихо. – Что делать будем?

      Лукашин молчал. Не раз ему намекали в этот вечер, что прямая его дорога ведет на Кружилиху. Он и сам об этом подумывал… Но надо подумать еще. Выбрать – так уж выбрать накрепко, чтобы потом не раскаиваться и не метаться.

      – Не трожь его! – сказал Мартьянов, подмигивая Лукашину. – Он теперь помещик, он с нами, пролетариями, может, и якшаться не захочет.

      – Дом можно продать, – сказал Веденеев, – и купить другой здесь, в поселке. Но вперед всего надо стать на работу. Послушай меня, Семен, иди на завод. Каждый рабочий сейчас, пойми, – драгоценная вещь: ведь на фронт работаем…

      – Не