Неядерная весна. Дмитрий Артёмов

кроме периодических убийств. Постоянно наблюдаемая смерть от пуль, гранат, снарядов и бомб, где грабежи, кражи, вымогательства всего лишь разбавляют сюжет этой затяжной пьески. А сейчас это всё посреди вроде как мирной Европы, где, судя по трёпу по радио, вот-вот опять полыхнёт. Только бы приткнуться куда – после этого чёртова «тысячелетнего рейха», которому было отпущено всего ничего даже по человеческим меркам и всего маршево-лозунгового мотива существования, что оказался блефом кучки кретинов, я потерял всё. Нет ни родного отца, ни матери, ни сестры – остался названый, покалеченный отец и тот в «лесниках» с автоматом. Вот и рыскаю как крысёнок по бандитским «малинам», хуторам, лесам, болотам и делаю то, чему научили в этом клятом рейхе.

      До войны мы жили весьма неплохо в центре старого Франкфурта-на-Майне, близ ратуши Рёмер. У папы был заурядный аптечный бизнес и химлаборатория. Мама, не желая укладываться в примитивную схему своего бытия – «дети, кухня, церковь», работала вместе с ним.

      Откуда мне помнить начало этого бесовства нацистов – в 1933-м мне было всего ничего? Но я уже помнил 1936 год. Бизнес отца потихоньку давили крупные «киты», подконтрольные «ИГ Фарбениндустри», хотя он и не был евреем или социалистом, и отец денно и нощно искал поставщиков и продавцов, дабы сохранить фирму, хотя семья не бедствовала. Были и праздники, и горести, и скандалы – мама вымещала свою злость на битье посуды. Из светлого от детства осталось только Рождество, когда мы собирались семьёй дома, несмотря любые обстоятельства, да я и сестра ждали таинства чудес. И верили, что чудеса будут, когда пожелаем мы сами.

      В 1939-м я уже ходил в «пимфах»33, горланя строевые песни и размахивая кинжалом. Нравилась эта мальчишеская лихость, замешанная на загоне нашей энергии в русло дисциплины. После польской кампании мы верили, что Германия будет лучше кайзеровской и что рукотворные чудеса случаются и нам есть в сотворении их место.

      Сотворили, вашу мать! В 1940-м отец по мобилизации, как гауптман медслужбы резерва, убывает помощником начальника медслужбы армейского корпуса, оставив дело на маме. Такое положение устраивало родителей – они были при своём деле и кипучей энергии всегда на месте. Мне уже было не до забот моих «предков» – карнавальные практики гитлерюгенда и пропаганда застили нам глаза. Мы считали, что весь мир должен Германии за поражение и унижение войной. И что избиение поляков, кампания в Скандинавии, расправа над галлами танковым ударом через Арденны, позор эвакуации из Дюнкерка и марш немецких войск в Париже выглядели закономерным итогом отряхивания от «праха» опозоренной Германии.

      Но в феврале 1941-го отца убили в Париже тамошние «маки» – офицер был застрелен среди бела дня по дороге на службу. Видимо там искренне считали, что госпитальная сеть немецкой армии во Франции не сможет без организованной поставки лекарств. Не туда смотрели, господа лягушатники!

      Я хоть и помогал матери, но маршево-барабанный идиотизм и мальчишеское братство слепо затягивали в плен сезонных военных лагерей. Я был хорошим стрелком и бегуном, обожал химические эксперименты,

33

Pimpf (нем. разг. «пацан») – член подростковой организации гитлерюгенда.