Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев. Андрей Добров

старались держаться теневой стороны улиц. Только постовые потели в своих наглухо застегнутых кителях, время от времени снимая фуражки и вытирая пот со лбов. Водовоз ехал, как всегда, быстро – не успел я поудобнее устроиться на сиденье, а уже надо было вылезать. Мы договорились, что Иван подождет меня в тенечке неподалеку, и с тем расстались – я пошел в здание, куда обычный человек без особого приглашения старался не заходить. Спросив у дежурного при входе, здесь ли сейчас Захар Борисович Архипов, я направился в уже знакомый кабинет номер 204, обставленный по-спартански просто: стол, два стула и большая картотека. Сам Архипов, правда, находился в коридоре и наблюдал, как двое рабочих под управлением инженера компании «Белл» вешают ему на стену телефонный аппарат.

      – Что, Захар Борисович, решили все-таки шагнуть в двадцатый век? – спросил я, протягивая руку.

      Архипов протянул свою сухую сильную кисть и поморщился:

      – Приказ начальства. За счет городской казны. Лучше бы купили аппараты Эриксона – они, говорят, надежнее. А в эти ящики хоть полдня кричи – не докричишься. Вы сами-то, Владимир Алексеевич, все без телефона живете? Уж кому как не вам, репортеру, нужна эта адская машинка.

      Я кивнул:

      – Уже подписал договор.

      – С «Беллом»?

      – Нет, с «Эриксоном». Редакция оплачивает половину суммы за установку и половину всех счетов за разговоры.

      – Неплохо. Вот и будем перезваниваться. Вы ко мне по делу? Впрочем, конечно, по делу. Разве сюда без дела приходят? Особенно такие либеральные господа, как вы.

      – По делу, Захар Борисович, по делу.

      – Так… Поскольку вся эта история с телефонизацией моего кабинета закончится еще не скоро, пойдемте разве что в камеру.

      – В камеру? – удивился я. – Вот так сразу? Без суда?

      – В камере у нас хотя бы прохладно. И никто не помешает. А по результатам разговора я решу, выпускать вас на свободу или оставить за решеткой, благо вы сами явились.

      – Ну, в камеру, так в камеру.

      Мы прошли по коридору мимо лестницы вниз, мимо дверей других кабинетов – некоторые были распахнуты из-за жары, потом Архипов подвел меня к еще одной двери, которая ничем не выделялась, и постучал.

      – Михалыч, открой, это я, Архипов.

      Дверь отворил пожилой дядька с пустым рукавом вместо левой руки.

      – Здравия желаю, Захар Борисович!

      – И тебе. Мы тут с господином репортером потолкуем в камере.

      Михалыч смерил меня тяжелым взглядом:

      – Что, попался, голубчик? Смотри, какой здоровенный! Убил кого?

      – Так точно, дядя, – отрапортовал я. – Вот давеча швейцар в ресторан не пускал, так я его и пришиб.

      – Ах, душегубец, – насупился сторож камеры, – вот посидишь у меня, а потом в Сибирь в кандалах потопаешь. Будешь знать, как невинных людей убивать.

      – Шутит он, Михалыч, – сказал Архипов, а потом повернулся ко мне: – Или не шутите, Владимир Алексеевич? С вас станется и швейцара пришибить. Не поэтому ли вы ко мне заявились?

      – Шучу,