Кровавая симфония. Лиза Арисуин

что иногда давало рассмотреть сам коридор. На стенах висели картины с изображением людей, чьи лица были замазаны белой краской. Но даже через этот слой он ощущал, что они на него смотрят. Проходя все дальше и дальше, перед ним открылась большая резная деревянная дверь. Их было две, как в старых фильмах про дворян и королей. Такие двери обычно открывали слуги, но сейчас Алекс один в окружении мрачных картин. И вот Боун стоит перед ней. Осталось только открыть. Но почему он медлит? Липкое чувство страха расползалось по коридору, будто живое существо. Оно сковывало юношу своими крепкими цепями, держа руку почти в метре от округлой ручки. Алекс понимал. Нет. Он знал, что ему нужно открыть эту чёртову дверь. Там что-то есть. Это не оставит его в покое. Он обязан увидеть. Его ладонь аккуратно легла на ручку. Разворот. Дверь вспыхнула, как спичка. Ее пламя распространялось по стенам, шторам и картинам. Алексис оказался в огненном кольце, из которого нельзя было выйти. Ладонь не болела, и на ней не было раны, но ужасная боль проникала отовсюду. Казалось, что его легкие разрывают на тысячи кусочков, а вены лопаются. Ему снилась самая ужасная смерть в мире. На последнем вздохе он услышал, как женский голос и яркий силуэт, что ослеплял его.

      Его горло разрывалось в кашле. Делая глоток воздуха, он не поступал к легким, а оставался где-то в глотке. Лицо приобрело багровый цвет, в ушах начало отдавать глухим эхом. Алексис повернулся на бок, прям на край кровати. Изо рта юноша выплюнул темный сгусток. На губах чувствовалось что-то горячее, от чего он непроизвольно коснулся их пальцами.

      «Кровь?»

      Горло продолжал резать кашель, но уже не такой сильный. Алексис встал с кровати. Резкая боль под левым ребром заставила его согнуться пополам. Прожигающая и колющая одновременно. Парень поднял футболку. Под ней не было ничего, кроме большого ожога. Но он давно уже зажил. Голова была в тумане, а глаза не могли ни на чем сфокусироваться. Он мог бы сравнить это чувство, когда ему удосужилось накуриться травкой, но его сильно уж терзали навязчивые мысли, превращая в нечто совсем иное. Алексис ощущал всем своим нутром напряжение. Ему казалось, что за ним, как за зверьком в зоопарке, наблюдают сотни, нет, тысячи презренных взглядов. Он слышал мысли так же громко, как свой собственный голос. Они кричали, обвиняли, оскорбляли его, тыкали в виски иглы толщиной с палец. Делали всё, чтобы юноша сам начал истошно выть, как бешеная собака. Алекс стоял на коленях посреди комнаты, схватившись за голову обеими руками, попутно впиваясь ногтями в нее. Хотелось погрузиться пальцами в собственную голову, выскоблить из себя всё тошнотворное и инородное. Сделать всё, чтобы только не слышать замогильные, клокочущие голоса, не чувствовать их внутри себя.

      – Замолчи! Замолчи! – сквозь зубы шипел он, чувствуя, как боль оттягивает его нервы, как струны. – Я не виновен!

      – Ты! Это ты сделал! – отзывалось в ответ. – Твой грех. Твое рождение греховно и омерзительно всему миру! Убийца! Убийца!

      Их крики нарастали. Боун зажимал уши, чтобы бьющаяся