Маленькая рождественская сказка. Ivolga (Анастасия Каляндра)

силами. Такие же почти эмоции в нём вызывали и те, зря съеденные, конфеты из новогодних наборов, что не передали ему, заболевшему, ни капельки вкуса… Но только тогда он, всё-таки, не был сам виноват. А вот теперь… Теперь он вдвойне чувствует горе, досаду, отчаяние, вину, стыд… И от этого только сильнее, сильнее ещё топает ножками… Мама даже не знает – что сделать. Она пролила уже чуточку чая, пока наклонялась к капризному чаду, на свой подол красивого пальто, и теперь пытается одновременно – как успокоить ребёнка, так и стереть грязное пятно с одежды, пока оно окончательно не въелось, так и не вылить опять чай, который с трудом держит в свободной вытянутой руке. Дитя не успокаивается. Его просто успокаивают совсем не от того. Он мог бы теперь перестать плакать, если бы ему сказали что-нибудь действительно нужное и касающееся его проблем. Но о них никто не знает. Единственное что наконец разобрал в себе мальчик – так это то что ему до ужаса хочется все-все исправить и вернуть назад. Хочется чтобы снова был целый пончик… а лучше – три, как и было. Вот это было бы здорово!.. Тогда ничего не было бы потеряно зря! Он начинает просить маму купить ещё пончиков. Он плачет, кричит и требует пончики. А мама ему объясняет что больше не может ходить на другой конец площади из-за трёх пончиков для него – ведь так у неё и совсем не останется времени на покупку подарков. Они могут, к тому же, легко застрять в пробке на обратном пути, а ужин с гостями состоится уже всего через несколько часов. Но мальчик орёт и бьёт в землю ногами как взбесившееся животное. На этот раз мама не сдаётся тоже. Ей, всё-таки, важнее её взрослые знакомые, чем он – который всегда являлся лишь средством для завоевания их почтения. А теперь, когда выбор стоит между ним и ими – мамин выбор, конечно же, одназначен. Она пытается только угомонить ребёнка, чтобы спокойно пойти дальше. Пытается ласково… как может. Но всё же в ней снова растёт и растёт ярость на мальчика, раздражение. Она не видит растоптаный пончик и не догадывается о том, как тяжело её маленькому сыночку далось поедание других двух. Но она смотрит на этот пустой пакет, в котором пересыпается из стороны в сторону оставшаяся сахарная пудра, и ей отчего-то кажется, что это что-то лишнее. Что-то чрезмерное. Что-то избыточное. В сочетании с дикой истерикой чада – ей кажется этот простой коричневый бумажный пакетик ни чем иным, как признаком чрезмерной сытости или даже обжорства. Ей жалко сыночка, но жалко уже не за то что он голоден, а только за то что он объедается, не знает меры, капризен и избалован. Ей чувствуется сейчас в нём то, что смутно она ощущает давно и в себе. За что сама себя тоже не любит, но в чём не может себя толком обвинить. Она стройна, в отличие от мальчика – она вынуждена следить за фигурой из-за того впечатления, которое она произведёт на окружающий мир. Поэтому себя обвинить в обжорстве она, конечно же, не может. Но что-то похожее на это – в себе всё-таки ощущает. И теперь ей обидно становится одновременно и за него и за себя – горько, больно и стыдно на самом деле сразу