Сборник рассказов «Дедушкина истина». Николай Григорьевич Цед

еба песни жаворонков, этих вестников наступающего дня. Мокрые травы блестели от падающих на них первых солнечных лучей. Вдалеке, у самого горизонта, еще сохранялся серп молодого месяца, и со стороны запада лес казался темной полосой. Но природа уже пробудилась после ночного сна. Вслед за жаворонками подхватили утренний гимн скворцы, зачирикали вечно суетливые воробушки, кое-где стали подавать голоса кузнечики.

      …Мы с дедушкой шли в сторону дальней лесополосы на утренний покос. Дедушка нес две косы: большую для себя и маленькую, предназначавшуюся мне. Моя же поклажа состояла из небольшой холщовой сумки с провиантом: нарезанного мелкими ломтиками сала, хлеба, выпеченного накануне бабушкой, лука, утреннего парного молока в бутылке да отварного яйца со свежими огурцами с домашнего огорода. Я уже находился в том возрасте, когда подросток начинает приобретать первые признаки мужского характера. Мне хотелось ощущать себя взрослым, и то, что дедушка брал меня с собой на утренний покос, переполняло мою душу гордостью и чувством собственного достоинства. Я старался идти с ним вровень, растягивая шаг, время от времени, расправляя плечи, чтобы казаться пошире. Порой, прямо из-под ног, в густой траве, взлетали нечаянно потревоженные птицы, но не видя для себя опасности, возвращались к своими гнездам. Придя к заранее облюбованному дедом месту, мы останавливались, складывали свои вещи и приступали к работе. Дедушка выбирал, в каком направлении будем косить, смотрел, в какую сторону наклонены травы, чтобы срезать ее чисто и ровно. Затем брусками подтачивали косы и со словами: «Ну, с Богом внучек!» начинали первый покос.

      Трава утром косится легко. Набравшие за ночь влагу дикие клевера и тимофеевка мягкие и податливые. С легким шорохом от срезающего их железного лезвия они ровно укладываются в валки, оставляя на прежнем месте чистые покосы. От работы все тело быстро согревается. Приятно в такие часы находиться на природе. Воздух, напоенный луговыми ароматами, дополняется неповторимым запахом свежескошенных трав. Мы косим, двигаясь друг за другом. Дедушка впереди, я – сзади. У него прокос получается широкий и валки потолще, хотя я стараюсь поспеть за ним изо всех сил: забираю косой пошире, явно не рассчитывая свои физические возможности, чтобы валки у меня получались такие же ровные и толстые как у деда. Дедушка время от времени меня за это журит, приговаривая: «Ах ты, глупыш, гляди – у меня сил не хватит, а домой еще не скоро.» Тем не менее, я вижу в его глазах гордость за мои маленькие успехи, когда мы после каждого прокоса возвращаемся, чтобы начать новый.

      Обычно дедушка не любит разговаривать, когда занят делом, но со мной он нет-нет да и перекинется словцом: скажет что-нибудь ободряющее или подзадоривающее меня. В этих по-мужски немногословных фразах угадывается забота и поддержка, а в сильных движениях плеч, кряжистой походке ощущается крестьянская мудрость и сила. Я знаю, что пройдет немного времени, и он, как бы невзначай, проговорит: «А не отдохнуть ли нам, внучек? Чай, работа тяжелая». Дедушка не хочет меня обидеть, «уличив» в усталости, и поэтому говорит как бы для двоих. А еще через час-полтора, когда уже начнет припекать солнце, будет отправлять меня к бабушке за питьем, приговаривая: «Вот мы с тобой попить забыли взять, а день жаркий нынче будет», – сделав при этом вид, что совсем ничего не знает про молоко, которое лежит в холщовой сумке. Я с радостью разоблачаю эту его маленькую хитрость и в который раз отвечаю: «Деда, мы же все взяли, ты, наверное, просто забыл».

      Когда становится совсем жарко, мы забираемся в тень под растущие недалеко кустарники или деревья, достаем из нашей сумки снедь и с огромным аппетитом кушаем. После трапезы дедушка начинает рассказывать о своей жизни: о роде-племени, о семейных преданиях, о том, откуда и как они пришли в эту местность, как осели здесь, основав поселение, о войнах и сражениях, которые не единожды прошли через эту землю, о легендах и былях, запечатленных в памяти живших здесь поколений. Я слушаю его рассказы, затаив дыхание. В моем воображении проплывают древние исполины, герои, храбро сражавшиеся с ними и побеждавшие этих великанов, знахари и колдуны, жившие в соседних селениях, русалки, которые прятались в тихих заводях и поджидали одиноких путников. Все эти красочные образы и чудесные фантазии потом часто проявлялись в моих цветных снах. Но были и серьезные рассказы. По мере моего взросления дед все чаще и больше рассказывал о людских судьбах, о жизни и смерти, о Боге и воздаянии человеку за грехи его. В такие мгновения я чувствовал, как что-то доселе неизвестное и пока необъяснимое зарождалось в глубинах моего юношеского сознания. Какие-то тончайшие струны, соединяющие душу и сердце, начинали звучать во мне. Он говорил, и я слушал его проникновенные, простые речи, наделенные необычайной житейской мудростью, направленные на чистоту помыслов и справедливые поступки.

      Рассказывая о трудной жизни, о лихолетье, дедушка никогда не сетовал на судьбу. Наоборот, чем старше я становился, тем чаще он повторял, что трудности закаляют мужчину, а праздная жизнь ведет к потере добродетели и распущенности нравов.

      – Виноватому неизмеримо сложнее доказать, что он не виноват, нежели невиновному оправдаться, – наставлял меня дед. – В каждом из нас тлеет уголёк раздора, но нужно научиться не раздувать его в пламя. Поэтому, прежде чем ты решишься