Лети, светлячок. Кристин Ханна

разыскивает его.

      Джонни не понаслышке знал о родительских страхах, о том, как ребенок растворяется в сумраке и исчезает. Поэтому он и просиживал днями и ночами над этим документальным фильмом о детях-беспризорниках. Если искать как следует, задавать побольше вопросов, он, возможно, ее отыщет.

      Джонни вгляделся в фигуру на экране. Тем вечером, когда они снимали этот материал, шел дождь и, наверное, поэтому беспризорников на улице было немного. И тем не менее на заднем плане он рассмотрел чью-то тень, силуэт, похожий на молодую женщину. Джонни прищурился и надел очки. Мара?..

      Но нет, работая над фильмом, дочь он так и не нашел. Мара сбежала из дома и исчезла. Может, она вообще уехала из Сиэтла – этого Джонни не знал. Он погасил свет в кабинете и прошел по молчаливому пустому коридору. Слева на стене россыпь семейных фотографий – матовое стекло, черные рамки. Порой Джонни останавливался и позволял снимкам – его семье – увести его назад, в более счастливые времена. Иногда он замирал перед фотографией жены и тонул в улыбке, которая когда-то заливала светом весь его мир.

      Сегодня он прошел мимо. Возле комнаты сыновей замедлил шаг и открыл дверь. Эту привычку Джонни завел недавно, теперь он одержимо опекал своих одиннадцатилетних сыновей. Когда познакомишься с жестокостью жизни и осознаешь, насколько внезапно эта жестокость способна настичь тебя, стараешься защитить то, что у тебя осталось. Мальчики мирно спали.

      Джонни выдохнул – он и сам не заметил, что все это время сдерживал дыхание, – и подошел к закрытой двери в комнату Мары. Здесь он останавливаться не стал, вид ее комнаты ранил его. Застывшие во времени предметы – нежилая комната маленькой девочки, где все осталось так, как было при Маре, – причиняли боль.

      Джонни вошел к себе в спальню и прикрыл за собой дверь. Вокруг валялись одежда, документы и книги, которые он начал было читать и бросил, но непременно дочитает, когда все уляжется. Он прошел в ванную, снял рубашку и сунул ее в корзину для грязного белья. А потом взглянул на свое отражение в зеркале. Иногда, глядя на себя, Джонни думал: «А что, в пятьдесят пять и хуже бывает». А иногда, вот как сейчас, в голове у него мелькало: «Неужто это я?»

      Он казался… грустным. Грусть пряталась в глазах. Волосы отросли, и их черноту теперь разбавляли серые пряди. Постричься у Джонни все руки не доходили. Он вздохнул, повернул кран и залез под душ, чтобы горячие, обжигающие струи смыли тоску.

      После душа ему полегчало, теперь Джонни был готов вступить в новый день. Пытаться заснуть все равно бессмысленно. Не сейчас.

      Он вытер полотенцем волосы, подобрал с пола старую футболку с «Нирваной» и рваные джинсы и натянул на себя. И тут зазвонил телефон. Домашний, стационарный. Джонни нахмурился: кто может звонить в 2010-м на древний телефон? Тем более в пять утра. В такой час разве что плохих новостей жди.

      Мара.

      Джонни рванулся к телефону:

      – Алло!

      – Я могу поговорить с Кейтлин Райан?

      Гребаные торговцы. Они что, базы данных не обновляют?

      – Кейтлин Райан умерла почти четыре года назад. Удалите ее имя из списков, – сухо сказал Джонни, ожидая услышать: