Нечистая сила. Артур Конан Дойл

на субъекте в виде отступлений от нормы в умственной и нравственной сфере. Иначе, как прикажете объяснить заявление Смита и других, что средь бела дня, вдруг, явным образом был нарушен неизменный закон природы, да еще где, в таком центре света и высшей науки, как Оксфордский университет!

      Человечество совершает свой жизненный путь по такой узкой и слабо очерченной тропинке природы, несмотря на все усердия с нашей стороны осветить ее наукой, нас на каждом повороте подстерегает столько самых неожиданных случайностей и всяких возможностей, что только очень уверенный и уравновешенный человек удержится от искушения и не свернет в сторону на одну из страшных, но привлекающих своим таинственным, фантастическим мраком неизвестности, боковых тропинок.

      В одном из флигелей, так называемого, старого Оксфордского университета, в замечательно древней угловой башне, существует тяжелая, осевшая от времени арка, серые, потрескавшиеся от времени камни которой почти сплошь покрыты мхом, травой и плющом, как будто сама природа, снисходя к их старости, решила предохранить их от ветра и ненастной погоды. Из-под этой арки в первый, второй и третий этажи ведет винтообразная лестница с неровными каменными ступенями, истертыми ногами многих поколений людей, удостоившихся вкусить высшего образования и знания. Мирно и спокойно протекала жизнь по этой ветхой, крутой лестнице, оставив на ней слабые, едва заметные следы. Как силен и стремителен был поток молодой английской жизни, начиная с педантичных времен Плантагенета! И что осталось теперь от всех этих надежд, упований и лихорадочных стремлений? Несколько царапин резцом на разбросанных по кладбищам старого света камнях, да горсть трухи и пепла в гниющих гробах. А бесчувственная лестница и старая серая стена, испещренная трещинами, царапинами и другими девизами жизни, подобно фантастическому калейдоскопу, рисуют в нашем воображении сцены из жизни давно минувших дней.

      В мае 1884 года, в небольших квартирах, выходивших на три площадки этой лестницы, жило двое молодых людей. Каждая квартира состояла из одной только комнаты, служившей и гостиной, и спальней. В партере жил лакей Томас Стайльс, прислуживавший студентам, а в соседней с ним не то комнате, не то коморке сохранялся уголь для печей. В том же этаже, по правую и левую сторону, тянулся целый ряд аудиторий и лабораторий, так что обитатели этой старой башни могли пользоваться для своих занятий полным уединением. В то время, о котором идет теперь речь, в верхнем этаже жил студент Смит, а под ним во втором этаже Эдвард Бэллингейм.

      Был чудный весенний вечер. Обэркомби Смит лежал, развалясь в кресле, протянув ноги на решетку камина, и курил трубку. По другую сторону камина в таком же кресле и в такой же позе лежал его старый школьный товарищ Джефри Гисти. Оба студента были одеты в спортивные фланелевые рубашки, короткие трусы и чулки.

      Достаточно было взглянуть на их энергичные, мужественные, загорелые лица, чтобы сразу причислить к разряду людей, увлекающихся спортом. Действительно, Гисти был даже командором гички, которая неоднократно брала первые призы на гребных гонках.

      Положим, Смит греб искуснее своего товарища, но приближение экзаменов заставило его забросить на некоторое время спорт и только для моциона уделять несколько часов времени физическому труду. Оба студента очень хорошо и очень давно знали друг друга, а потому никто не старался занимать друг друга, оба погружены были в свои размышления и общее молчание нисколько их не стесняло.

      – Выпей виски! – промолвил наконец Смит, выпуская изо рта клубы дыма. – Шотландский стоит на столе, а если хочешь ирландский, так достань из шкафа.

      – Нет, спасибо, я тренируюсь перед гонкой, и потому ничего теперь не пью, – ответил Гисти. – Я тоже во время экзаменов ничего не пью, – сказал Смит.

      Гисти наклонил голову в знак одобрения, и они снова замолчали.

      – Скажи, пожалуйста, Смит, ты знаком со студентами, живущими этажом ниже? – вдруг спросил Гисти.

      – Как тебе сказать! – ответил Смит. – При встрече раскланиваемся, иногда разговариваем, но близко не знакомы.

      – Гм! – пробурчал Гисти, – и правильно делаешь. Не советую тебе с ними сходиться. Собственно, против Монгаузеном я ничего не имею.

      – Это который? Худой, бледный?

      – Да, против него, повторяю, я ничего не имею. Но дело в том, что нельзя быть с ним знакомым, чтобы не познакомиться с Бэллингеймом.

      Смит поднял брови и удивленно посмотрел на товарища.

      – Тебя это удивляет? – спросил последний. – По чистой совести тебе говорю, не дай Бог иметь дело с этим господином.

      – Да отчего же? Что он пьяница, картежник, хвастун? Ты, кажется, раньше не был так строг к этим людским слабостям?

      – Ну, значит, ты совсем его не знаешь. Неужели ты не замечал, что в его лице есть что-то демоническое и гадливое? Стоит мне встретиться с ним, чтобы на весь день испортить себе настроение. По-моему, он или до мозга костей пропитан пороком, или страдает от увеличенной печени. И в то же время он очень неглупый господин. Говорят, он чуть ли не самый способный студент в университете.

      – Медик или филолог?

      – Восточник.