Город и псы. Марио Варгас Льоса

оттесняет ее и легко отталкивает обратно, потом оборачивается и, рыча, идет к нему, и вот его поднимают в воздух, и внезапно он уже в своей комнате, в темноте, и человек, проступающий голым телом сквозь темноту, опять бьет его по лицу, и он еще успевает увидеть, как этот человек встает между ним и мамой, появившейся на пороге, хватает ее за локоть и утаскивает, как тряпичную куклу, а потом дверь захлопнулась, и он утонул в водовороте кошмара.

      IV

      Он вышел из автобуса на Камфарной улице и широким шагом отмахал три квартала до дома. Переходя улицу, заметил стайку мальчишек. За спиной кто-то издевательски спросил: «Шоколадками торгуешь?» Остальные захихикали. Несколько лет назад он сам с приятелями дразнил кадетов «шоколадниками». Небо затянуло свинцом, но было нехолодно. Вилла Камфарная выглядела заброшенной. Мама открыла. Он поцеловал ее.

      – Ты почему так поздно, Альберто?

      – Трамваи из Кальяо идут переполненные, мам. И с перерывом в полчаса.

      Мама забрала у него портфель и фуражку и пошла следом за ним в его комнату. Маленький одноэтажный дом был вылизан до блеска. Альберто снял китель и галстук, швырнул на стул. Мама подняла и аккуратно сложила.

      – Обедать будешь?

      – Сначала помоюсь.

      – Скучал по мне?

      – Очень скучал, мам.

      Снял рубашку. Прежде чем снять брюки, накинул халат: мать не видела его раздетым с тех пор, как он стал кадетом.

      – Я тебе форму поглажу. Пыльная вся.

      – Хорошо, – сказал Альберто. Сунул ноги в тапочки. Открыл ящик комода, вытащил рубашку с жестким воротничком, трусы, майку, носки. Из тумбочки достал сверкающие черные ботинки.

      – Я их утром начистила, – сказала мама.

      – Руки испортишь. Ну зачем, мам?

      – Кому какое дело до моих рук? – вздохнула она. – Я несчастная, всеми покинутая женщина.

      – У меня утром был очень трудный экзамен, – перебил Альберто. – И сдал я его плохо.

      – А, – сказала мама. – Сделать тебе ванну?

      – Нет, я лучше в душ.

      – Ладно, пойду обед накрывать.

      Она развернулась и пошла к двери.

      – Мама.

      Остановилась в дверном проеме. Невысокая, очень белокожая; томные глаза глубоко посажены. Не накрашена, волосы не уложены. Поверх юбки повязан ношеный передник. Альберто вспомнились совсем недавние времена: мама часами сидела перед зеркалом, мазалась кремами от морщин, умело подводила глаза, пудрилась, каждый божий день ходила к парикмахеру, а когда намечался вечерний выход, выбор платья повергал ее чуть ли не в истерику. С тех пор как ушел отец, она изменилась.

      – Ты с папой не виделась?

      Она снова вздохнула, щеки порозовели.

      – Заявился во вторник, представь себе, – сказала она. – Я открыла, потому что не знала, кто это. Он всякий стыд потерял, Альберто, ты даже вообразить себе не можешь. Хотел, чтобы ты сходил к нему. Деньги опять предлагал. До