Сводные. Нарушая границы. Вероника Фокс

раз переступал порог этого дома. Всё пытался избежать своего присутствия там, где меня невзлюбили. Но не успел я дойти до порога, как из двери появились люди в белых халатах. Двое крупных мужчин, которые везли на транспортировочной тележке черный пакет, застегнутый до самого верха.

      – Отойдите, пожалуйста, – воскликнул один из мужчин, и я машинально сделал шаг назад.

      Как в замедленной съёмке, я наблюдал за тем, как безжизненное тело грузят в машину и с треском закрывают дверь. Всё происходящее казалось мне нереальным, словно это была чья-то злая шутка, слишком жестокий розыгрыш.

      Я не верил. Не хотел поверить в это, пока знакомый голос не окликнул меня.

      – Ганс?

      Мария-Луиза стояла передо мной, обхватив себя руками. Ее тушь растеклась, образовывая черные дорожки на щеках. Сводная судорожно хватала ртом воздух, будто ей не хватало кислорода.

      Голоса стали доноситься откуда-то из-под земли. Отдалялись и гудели так отдаленно, что улавливал я лишь бешеный стук своего сердца.

      Мария-Луиза первой сделала шаг, оставив позади нашу ненависть. Просто кинулась ко мне, крепко обхватив меня за торс, что я машинально раскинул руки и с секунду не понимал, что делать дальше.

      В любой другой ситуации мы бы обменялись любезностями с лёгким оттенком сарказма, но сейчас это было ни к чему. Горе, пришедшее в наш дом, было общим.

      Я обняв сводную, прижав крепче к груди, а сорвавшийся робкий поцелуй в макушку, возможно, был лишним.

      – Га-анс, – ревела Лу, произнося мое имя, хватая шумно воздух ртом. – Га-а-анс…

      – Я рядом.

      Слова застревали в горле, и с этим ничего нельзя было сделать.

      Убаюкивая Лу, я старался абстрагироваться от разговоров, которые исходили от врачей и полиции. Я не хотел слышать то, что они обсуждали, даже краем уха. Сейчас было важно совсем другое…

      – Его больше нет, – сквозь слезы бубнила сводная, а я просто слегка раскачивал её из стороны в сторону.

      Держался из последних сил, чтобы не пустить слезу.

      Старался до последнего скрывать в сердце боль, которая вот-вот проломит рёбра.

      Когда я увидел Софию, что была моей мачехой, а для Лу – родной матерью, то сжал крепко губы в ниточку. София плакала. Её глаза стали красными, а в руках она держала платок. Мы встретились с ней взглядами, и я увидел, как она шёпотом произносит моё имя, шевеля губами.

      – Пойдём в дом, – предложил сводной, и та согласилась.

      Переступить порог дома было сложно. Я всем нутром не хотел этого делать, но мне пришлось.

      Ради Лу. Ради Софии. Ради моего покойного отца.

      Усадив Лу на диван, я дал ей бумажные платки, которые были на журнальном столике.

      Когда полицейские закончили опрос Софии, она безмолвно позвала меня рукой к себе.

      У меня и так были проблемы с полицией, я вечно влипал в какую-то дрянь с тех пор, как стал жить отдельно. И вроде бы должен был уже привыкнуть, но никак не получалось.

      – Это Ганс Шульц. Родной сын Максимилиана Шульца… – со слезами представила меня София.

      – Примите