Школа. Никому не говори. Том 6. Руфия Липа

света, создавая полумрак. Люба жест заметила, но убирать его руку не стала. Хотя могла. Не захотела.

      Денис помнил назубок, что с тихоней нельзя делать резких движений. Первого раза хватило. Держал в уме, что зефирная принцесса – ещё та недотрога. Ему было давным-давно мало покатушек и разговорчиков. Надоело украдкой разглядывать стройную фигурку, нюхать золотистые волосы, выдерживать объятия, когда девушка прижималась к нему при езде. Хотелось большего. Но не так, как с другими. Коробкин желал искренне, чтобы Люба принадлежала ему, и считал, что дружба вполне может перетечь в нечто большее. Ему нравилось в Поспеловой всё: стыдливость, любовь к чтению, наивность, угловатость, неприступность и особенно невинность. «Неплохая пара получится», – сделал вывод юноша и наклонился за поцелуем. Главное, попробовать. А что из этого выйдет, он разберётся со временем.

      Люба отстраняться не стала, так как поцелуя ждала и была к нему морально готова. Рука на её коленке чуть подвинулась вверх. Оба подростка секундой разомлели и приготовились перейти от дружбы к отношениям посерьёзнее.

      – Фух! Ну и жарень! Лупит по башке словно дубиной! – рявкнул развязно в коридоре сиплый женский бас. – Вот я и дома! Денис Алексеевич! Вы тута, мать вашу?!.. Нет?!.. Слава тебе, Господи! Уберёг! Повезло так повезло! Ох, ёк макарёк!

      Входная дверь благодаря натянутой пружине захлопнулась так громко, что задребезжали стёкла. Кто-то в коридоре шумно сопел, кряхтел и стонал. Что-то, задетое неуклюжим телом, звонко грохнулось на пол и тарахтя прокатилось по коридору.

      Приватная атмосфера была напрочь разрушена. Коробкин потемнел, вскочил рысью с дивана и метнулся в коридор. Мать подняла на него одутловатое испитое лицо, что было в далёкой молодости весьма миловидным, и растерянно крякнула. Сыну, оказавшемуся дома так некстати, женщина была совсем не рада.

      – Чего не отзываешься?!.. Выскакиваешь потом мне тут, мамку шугаешь! Не смотри волком! Я устала!

      Старшеклассник шумно вдохнул, чтобы успокоиться, и махом сделал несколько шагов вперёд, встав к матери впритык. Она была пьяна, хоть и держалась на плаву. Но жара на улице, видимо, доделала своё дело – уморила и свалила с ног.

      – Что, бабло закончилось? – стараясь быть спокойным, негромко произнёс он. – Новое пришла отрыть в моей комнате?

      – Я у тебя ничего не брала!

      – Ври больше, зараза! Кто в пятницу всю мою постель вверх тормашками перевернул, а? – Юноша наклонился, чтобы его не было слышно в зале: – А ну надевай свои вонючие панталеты и пошла вон отсюдова!

      – Чего это вон?! – разобиделась родительница. – Я тут живу! Это мой дом!

      – Не твой, а батяни! Плохо услышала?.. Я сказал: катись нахрен!

      Люба сидела в зале ни жива ни мертва. Она пристально вслушивалась в муторный коридорный диалог и испытывала жуткое оцепенение, смешанное с отвращением. Поспелова знала наизусть интонации, что звучали в голосе женщины. Их было невозможно спутать ни с чем. Точно такими же пропитыми и прокуренными басами базарили соседи-алкаши Лосевы и их мерзотная, опустившаяся донельзя братия. За пятнадцать лет этот скотский сброд так надоел тихоне