Гришенька. Дарья Вакорина

человеке, пока тот не говорит с ним, не прикасается. Печаль, тяжёлая тоска показывала в сердце так, что невозможно было забыть о ней. Глаза закрывать Молодой человек теперь тоже боялся. Он не хочет узнать продолжения.

      Юноша тихо выбрался из временного их с товарищем укрытия и бесшумно зашагал по траве к высоким деревьям. Почти наощупь, рукой он прикоснулся к старой шершавой коре, а потом прильнул к осине всем телом. Та ненароком уколола его в щёку, но Аксёнов не имел больше душевных сил держаться на ногах самостоятельно. Он сполз вниз о стволу и осел на выступающих из-под земли корнях. Тяжело так было на душе, что Гриша затянул надлежащую песню:

      Ах ты, темный лес,

      Мелетинский лес,

      Что зимою так

      Зеленеешь ты?

      Рада, рада б я

      Не кручиниться,

      Да не держит слез

      Сердце бедное…

      Нету батюшки –

      Спит в сырой земле,

      И над матушкой

      Травка выросла.

      Друг в чужой земле,

      Не воротится, -

      Так никто в душе

      Не откликнется.

      Юноша старался напевать тихо, тонким голосом, чтобы не потревожить ни единой души в округе.

      – Отчего ж не воротится? – прозвучало у Гриши над ухом.

      На сей раз Аксёнов не пугался. Да, сперва он замер, но после только смущённо улыбнулся прежде чем повернуться.

      – Ты чего ушёл, Гриш? Случилось что-то? – ласково спрашивал сонный Вдовин, облокотившись о дерево.

      Аксёнов молча покачал головой.

      – Ну как это ничего, раз ушёл? Я тебя уже достаточно знаю, Гришенька.

      Слегка кряхтя, молодой каретник присел рядом и тут же пристроил голову на плече товарища:

      – Мама?

      – Мама, – кивнул Григорий и глубоко вздохнул.

      – Кошмар?

      – Да…

      Фёдор вытянул свою руку вперёд:

      – Дай свою руку.

      Без страха юноша повиновался. Вдовин взял его ладонь в свою и крепко сжал. “Чудо…” – подумал Аксёнов, стараясь сдержать свою широкую улыбку. Не ведомым молодому человеку чудодейственным образом, товарищ совершенно растворял на время в его груди гнетущую печаль.

      – Я разбудил тебя? – тихо спросил Григорий, не отрывая взгляда от сплетённых рук.

      – Не страшно, – махнул рукой молодой каретник, предвосхищая чужое извинение, – я сам проснулся.

      – Ну… коли так…

      – Да и как мне было не проснуться? – продолжил Федя, – редко можно слышать твоё пение.

      Не умею я. И страшусь своего неумения, – признавался Гриша, вздыхая, – да и как же мне петь, если голос мой меня же и погубит.

      – Не погубит, Гриш, – крепче сжал чужую ладонь Вдовин, – не позволю этому случиться.

      – Ты не должен быть за меня в ответе, Феденька…

      – А коли хочу? И то мне не позволишь?

      Вопрос заставил Аксёнова повременить. Он замолчал и опустил глаза.

      Но тишину рассеял тихий кашель.