Тени и ветер. Дмитрий Кузнецов

те приборы рассчитывались на двадцать человек.

      Посередине стола на всю его протяженность немедленно распределили огромные ананасы, уж не знаю, настоящие ли, а затем двое ловких мальчуганов уместили рядом стеклянные графины и декоративные кувшины с разноцветными напитками. Слуги постарше расставляли стулья.

      Я повернулся за очередным бокалом шампанского и обнаружил, что стою прямо под одной из картин – написанным на тёплом тёмном фоне портретом средних лет мужчины с исхудалым бледным лицом, сидящего за письменным столом в аскетически обустроенном кабинете. Казалось, он недоедал и пребывал в состоянии измученного философского поиска.

      – Джон Локк, – прочитал я внизу под рамкой. Совершенно не представляя, кто этот господин, я мысленно отнёс его к последователям Фрэнсиса Бэкона, взращенным на благодатной валлийской земле. Рядом нашлись и другие портреты – всего в столовой их развесили пять или шесть. Соседнее с Локком полотно демонстрировало куда более сытого человека. Пухлощёкий добряк с пером в руке, одетый в бежевый строгий сюртук, восседал среди двух стопок книг солидного вида и объёма.

      – Дэвид Юм, – гласила надпись подле холста.

      – Надо же, как я отстал от жизни, – подумал я, переходя к следующему портрету.

      Увиденное немного удивило меня – посреди написанной спешными тёмно-коричневыми мазками комнаты стоял некий джентльмен в наполовину расстёгнутом старомодном чёрном костюме и белых перчатках. Удивляло, разумеется, не это, а абсолютно непостижимое выражение лица господина. Заключённые между щедро отпущенными бакенбардами большие глаза, налитые кровью, массивный нос, искривлённый в более походящей на оскал улыбке рот с торчащими из уголков тёмно-жёлтыми зубами, – всё это несло явственный отпечаток нечеловеческой, совершенно необузданной, звериной природы. И снова изображённый на холсте оказался мне неизвестен. Никакого Джона Стивенсона я не знал, совершенно не представляя, кто он, и, чем прославился.

      Поскольку мне не вспомнилась здесь ни одна из увиденных картин, я сделал вывод, что Ильина обзавелась ими в последние несколько лет. Так или иначе, но эти портреты, особенно последний, более подходили холодным каменным коридорам замка, чем московскому дому, в котором, среди прочих, веселятся и делятся забавными бессмыслицами краснощёкие повесы. Впрочем, это обстоятельство никого из присутствующих, похоже, не смущало; я ещё подумал, что, возможно, таковыми оказались новомодные и потому совершенно неизвестные мне тенденции оформления обеденных комнат в Англии.

      От изучения столовой живописи меня отвлёк звучный голос хозяйки.

      – Ну, вот и всё, мои дорогие, прошу к столу, суп стынет, – объявила она, садясь в центре на противоположной от меня стороне.

      Рядом с Ильиной разместились Каменский (к моему неудовольствию, он, как правило, оставлял за собой право вести вечер, определяя направленность и характер тостов) и незнакомый иностранец – какой-то англичанин