Под прусским орлом над берлинским пеплом. ATSH

костра. Окна, затянутые лоскутами тряпья и заклеенные бумагой, смотрели на мир пустыми, лихорадочными глазами. В воздухе висел тяжёлый дух бедности, отчаяния и застарелой боли. Здесь, в этом лабиринте нищеты и горечи, жизнь теплилась еле—еле, словно чахлый огонёк на пронизывающем ветру.

      В одном из таких домов, в крошечной каморке, где даже днём царил полумрак, жила вдова фрау Ланге с тремя детьми. Муж ее, рабочий на фабрике, погиб год назад, попав в станок. С тех пор фрау Ланге перебивалась случайными заработками, стирая белье, убирая в богатых дома, но денег катастрофически не хватало.

      Ремни наполненного рюкзака неприятно давили на плечи, непривычно тяжёлые. Перед выходом я открыл шкаф Ганса. От туго набитых полок пахнуло кедром и лавандой. Я бегло перебрал вещи, выбирая самое необходимое – тёплый кашемировый свитер, несколько пар тонких, но прочных носков из мериносовой шерсти, мягкие фланелевые брюки. Все это было практически новым, едва ношенным. Затем я зашёл в комнату Мичи. На спинке кресла висело ее любимое платье из тонкой шерсти, рядом – несколько пар шёлковых чулок и кружевной шарф. Я аккуратно сложил все это в рюкзак, поверх вещёй Ганса. На кухне я задержался дольше, перебирая припасы. Взял свежий хлеб из пекарни, куски вяленой говядины и колбасы, несколько спелых груш и яблок, баночку малинового варенья

      Я направился к бару Фрица, чтобы узнать новости и услышать разговоры рабочих, узнать поменяли ли они своё настроение, но по пути решил заглянуть к фрау Ланге. О ней я слышал от одной из наших горничных, когда та рассказывала другой о том, что её подруга снова потеряла работу. Она говорила, что это всё из-за сына Роя и собиралась как—то её навестить и помочь, но я решил раньше.

      Я приоткрыл хлюпкую дверь и вошёл. Фрау Ланге сидела у постели Роя, гладя его по лбу. Его лицо, бледное и истощённое, казалось полупрозрачным как молодой листок. Он постоянно кашлял, надрываясь и задыхаясь, и фрау Ланге с замиранием сердца слушала этот кашель, зная, что каждый приступ может стать последним.

      Я без слов снял рюкзак, стараясь не греметь пряжками. Тяжесть приятно сошла с плеч. Опустил его на пол, бережно, боясь разбудить спящего малыша. Расстегнул тугой узел и достал буханку хлеба, ещё тёплую, с хрустящей корочкой. Она пахла дрожжами и дымом. Рядом положил кусок сыра, завёрнутый в чистую льняную тряпицу, несколько румяных яблок, с гладкой, блестящей кожицей и палку колбасы. Я протянул все это фрау Ланге. Она молча приняла еду, ее натруженные руки слегка дрожали. В ее потускневших от горя глазах блестели слезы, но она не произнесла ни слова, лишь кивнула мне в знак благодарности.

      – Позвольте мне посмотреть его, – сказал я тихо, кивком указывая на Роя.

      Фрау Ланге бесшумно отодвинулась, освобождая мне место. Я подошёл к кровати и наклонился над мальчиком. Бледный, худенький, он лежал неподвижно, с закрытыми глазами. Его дыхание было прерывистым, слабым. Лоб горел. Я прикоснулся к его руке – она была сухая и горячая. Мои знания в медицине были более чем