Грозовой Перевал. Эмили Бронте

суйтесь вы к нему! – продолжала я. – Он вас ненавидит… все они вас ненавидят, скажу вам по правде! Счастливая у вас семейка! И сами-то вы до какого дошли состояния – нечего сказать, хороши!

      – Хорош! И еще лучше стану, Нелли! – засмеялся непутевый человек, снова ожесточившись. – А теперь убирайся подальше и его убери. И слушай ты, Хитклиф! Ты тоже ступай прочь – чтоб мне тебя не видеть и не слышать. Сегодня я не хотел бы тебя убивать; вот разве дом подожгу – но уж это как мне вздумается!

      С этими словами он взял с полки бутылку водки и налил себе стопку.

      – Нет уж, довольно! – вмешалась я. – Вам уже было, мистер Хиндли, указание свыше. Пощадите несчастного мальчика, если себя вам не жаль!

      – Ему с кем угодно будет лучше, чем со мной, – ответил он.

      – Пощадите собственную душу! – сказала я, пытаясь отнять у него стопку.

      – Ну нет! Напротив, я с превеликим удовольствием пошлю свою душу на погибель в наказание ее Создателю, – прокричал богохульник. – Пью за ее осуждение!

      Он выпил до дна и нетерпеливо приказал нам выйти, разразившись в довершение залпом страшной ругани, слишком мерзкой, чтоб ее повторять или запомнить.

      – Жаль, что он не может уморить себя пьянством, – процедил сквозь зубы Хитклиф и, точно эхо, откликнулся бранью, когда затворилась дверь. – Он делает для этого все, что может, но ему мешает богатырское здоровье. Мистер Кеннет готов побиться об заклад на свою кобылку, что Хиндли Эрншо переживет всех и каждого отсюда до Гиммертона и сойдет в могилу седовласым грешником; разве что выпадет ему на счастье какой-нибудь из ряда вон выходящий случай.

      Я пошла на кухню и села убаюкивать моего ягненочка. Хитклиф, думала я, ушел на гумно. После выяснилось, что он только прошел за высокой спинкой скамьи и растянулся на лавке у самой стены, поодаль от очага, и лежал там притихший.

      Я качала Гэртона на одном колене и затянула песню, начинавшуюся словами:

      Расплакались дети в полуночной мгле,

      А мать это слышит в могильной земле, —

      когда мисс Кэти, которая, покуда шел скандал, сидела, прислушиваясь, в своей комнате, просунула голову в дверь и спросила шепотом:

      – Нелли, ты одна?

      – Да, мисс, – ответила я.

      Она вошла и остановилась у очага. Полагая, что она собирается что-то сказать, я подняла на нее глаза. Ее лицо, казалось, выражало смятение и тоску. Губы ее были полуоткрыты, точно она хотела заговорить, и она уже набрала в грудь воздух, но вместо слов у нее вырвался только вздох. Я вновь принялась петь. Я ей не забыла ее давешнего поведения.

      – Где Хитклиф? – спросила она, перебив меня.

      – На конюшне. Работает, – ответила я.

      Он не стал опровергать моих слов; может быть, дремал. Опять последовало долгое молчание, во время которого, как я заметила, две-три капли скатились со щек Кэтрин на плиты пола. «Жалеет о своем постыдном