A&B. Карина и Азат. Екатерина Ведерникова

нно, едва передвигая ноги, я плетусь домой. За опоздание тоже влетит, я понимаю, но не могу заставить свои ватные ноги двигаться быстрее. Не хочу туда. Там всегда страшно. На улице не так страшно, но возвращаться рано или поздно придётся. И это я тоже понимаю.

      Бодро похрустывая снегом, мимо меня прошагал Азат, наш сосед. Его тоже постоянно наказывают. Мы на одной лестничной клетке живём, и я часто его вижу, а ещё не редко слышу – у него громкий басистый голос, хорошо слышный через картонные стены. Правда, я его слышу, только когда он ругается с родителями. Он им всегда отвечает. Даже когда они его бьют, он не перестаёт их материть. Хотя за это ему, я уверена, прилетает только сильнее. Он всегда в синяках, всегда угрюмый и злобный. Я и его боюсь. Хотя не думаю, что он плохой.

      Мы и соседи, и одноклассники, но я почти ничего о нём не знаю. Его зовут Азат. Его семья переехала в наш городок два года назад. То ли они получили в наследство квартиру, то ли из-за работы вынуждены были переехать – точно неизвестно, но они очень непохожи на местных жителей. Их чёрные волосы, густые брови, глубокие карии глаза, трудновыговариваемые имена и явный акцент выделялись среди преимущественно голубоглазых и русых Вань, Маш и Петь. Откуда они приехали я тоже не знаю. Взрослые об этом не говорят. Они просто «не наши», как говорит моя мама, а остальное меня «интересовать не должно». Ещё их семья очень замкнутая и большая. У Азата так много сестёр и братьев, что я не смогла запомнить их всех. Они всё равно ни с кем во дворе не дружат – не хотят. Вот я и перестала пытаться их запомнить. Что дети в этой семье держатся особняком, что взрослые: родители и бабушка ни с кем не завели близкого знакомства со дня приезда. Их приглашали и в гости, и на праздники, и разговорить пытались – что я неоднократно видела сама, – но они ни в какую. Все разговоры только по делу, с других разговоров они тактично «съезжают», будто им неприятно вести беседы с кем-то не из их семьи. В конце концов, все перестали на них обращать внимание. Живут себе да живут. Они никого не трогают и их никто не трогает.

      Живут они все вместе. Шум из их квартиры практически круглосуточный: дети визжат, плачут, чем-то грохают без остановки. Иногда к шуму подключается отец семейства – что-то рявкает на своём языке и наступает короткий момент тишины. Дальше два варианта развития событий: либо шум возобновляется, либо начинается «воспитательная работа» – так этот процесс называет моя мама. Плач и крики усиливаются во много раз. И начинают раздаваться удары. Если бы я знала их язык, то легко узнала бы причину очередных разборок. Но, к сожалению, мне всегда оставалось только гадать. Чаще других кричал Азат – в его тоне слышалась злость, если не ненависть, и через слово пролетали маты.

      Интересно, а почему ему не страшно? Его ведь дома ждёт то же самое что и меня, а может даже и хуже, но он резво меня обогнал, будто торопился домой. Мне бы тоже поторопиться, но….

      – Карина! – громко гаркнула с балкона моя мама. – Чего плетёшься как улитка?! Живо домой!

      Мама не в настроении…. Я глубоко вздохнула, проглотила подступающие к горлу слёзы и зашла в подъезд.

      Папы дома не было. Всё чаще его нет дома, а мама всё чаще злится.

      – Где ты шлялась? Уроки закончились полчаса назад!

      Я испуганно вжалась во входную дверь, оцепенев. Мама подошла и резко сдёрнула с меня портфель.

      – Раздевайся! Чего встала, как вкопанная? – скомандовала мне мама, и я осторожно разулась и повесила куртку. Только бы ничего не уронить и не испачкать….

      Взяв мой портфель, мама стала выкидывать из него всё, что она считала лишним. Ей нужен мой дневник, потому тетради и учебники были безжалостно вышвырнуты на пол. Раскрыв дневник, она тут же нахмурилась.

      – Это что ещё за новости?! Четвёрка по алгебре?! – воскликнула она гневно.

      – Но по литературе пять…, – промямлила я.

      – Почему не по алгебре?!

      – Я допустила только одну ошибку….

      – У тебя не должно быть ошибок!

      Сердце бешено стучало. Я вжалась в стену и старалась дышать как можно тише. Хотелось плакать, но я не позволила упасть ни слезинке.

      – За что мне такая дочь досталась?! У Ивановой-то наверняка пятёрка!

      – Тройка, – тихо ответила я.

      – А ты на неё не ровняйся! Такая же безответственная, что твой папаша! Неси скакалку.

      – Мам, только не скакалку…. Пожалуйста…, – ещё тише прежнего сказала я.

      – Я сказала, неси скакалку. Быстро!

      Скакалкой больнее всего. Она резиновая. Оставляет длинные тонкие тёмные синяки, что долго не проходят и болят сильнее всех. Лучше уж ремнём. Но сколько бы я не просила взять ремень без толку – похоже, сегодня мама особенно не в духе.

      После, еле сидя на заднице, я сделала домашнее задание, выкинула мусор, намыла посуду – это мои основные обязанности. Мама же в это время смотрела телевизор, какую-то очередную мыльную оперу – в главной роли был её любимый загорелый накаченный мужчина.

      – Я отнесу тетрадку однокласснице, мам. Она её в классе забыла, – сказала я, натягивая куртку.

      Мама