Пыль Энцелада. Мирон Высота

как двое? Можно сказать полтора.

      Шепелев взял одну из карточек в руки. Широкое лицо, добрые глаза, мудрые складки на лбу – этакий папин друг. Папин друг из детства, добрый дядюшка.

      Он же бортинженер Кузовлев – половина от человека. Это если физически посмотреть. Ноги у него срезаны по самый зад. При этом ни следа от операции, и даже маленького шовчика нет – ровная, идеальная кожа. Как будто и не было у бортинженера Кузовлева никогда ног. Не предусмотрено. Но Шепелев точно знал – были, были ноги. Он с этим бортинженером на охоту ходил, на перепела. И ходил бортинженер бодро, на своих двоих, да так, что Шепелев еле поспевал.

      Но это ладно, ладно. Другое дело, что ментально бортинженер даже не половина человека, а так, личинка. Ага, угу, слюнка течет, кашку с ложечки ест. И в мозгах тоже кашка. Сознание младенца.

      Шепелев карточку бортинженера отложил и взял вторую. Вздохнул. Чудеса да и только.

      Вот зато второй вернувшийся – цел, невредим и даже похорошел. Точнее похорошела. Аглая Королева, биохимик. Была серая мышь египетская, а теперь такая стала фам-фаталь, что хоть тоже на большой киноэкран ее, в пару к Шепелеву. А ведь правда, классно бы она смотрелась под софитами и фотовспышками.

      – Вертолет, – сунулся в дверь без стука кто-то из бойцов.

      Уже?! Тьфу! Шепелев кинул карточку на стол.

      – Стучаться надо! – рявкнул он, но боец уже скрылся.

      Эх, были бы и софиты, и все такое прочее, продолжал он размышлять идя по коридору. Еще бы! Советская покорительница Сатурна и Энцелада. Гагаринский эффект. Все было бы! Если бы пошло как надо. Если бы экипаж вернулся как и положено через один год и восемь месяцев. А сейчас сидит эта Королева в стеклянной клетке, молчит, улыбается, и такая красота от нее исходит, такое свечение, что Шепелев спать не может – скребет у него что-то внутри. А такое всего один раз за всю жизнь только у него и случалось. Однажды весной, когда юный первокурсник Шепелев Сережа влюбился в Катьку Захарову – рыжую, неспокойную девицу с курса. И горело у него все внутри точно так же, свербело, пока он эту самую Катьку не добился и весна не кончилась.

      Шепелев накинул поданное ему пальто, со злостью нахлобучил шапку и вышел на мороз. Вертолет только сел, но, казалось, сразу и на века вмерз в серый бетон. Лопасти еще крутились, выдувая редкий снег из всех щелей.

      Из вертолета выпрыгнуло двое, а потом еще кто-то следом. Половинка человека.

      *

      Половинка человека швыркала носом и пила горячий чай из кружки.

      На девочке был красный беретик и неуместное куцее пальтишко. Похоже, никто и не подумал, что ее стоило одеть как следует – это тебе не Москва с ее “околоноля”.

      Остальные тоже были одеты легко. Намерзлись,  и теперь с удовольствием прикладывались к дымящимся кружкам и потирали красные руки.

      Особистов прилетело двое. Один светлобровый, другой чернобровый. Одинаково

      неуловимые во внешности, без каких-то отличительных признаков, они даже назвались такими простыми именами, что Шепелев, всегда внимательный к подобным мелочам